Конец

Толпа следовала за Богородицей, потом статуя прекратила движение – и вся процессия остановилась. Чуть поодаль о чем-то совещались священники. Суетились сбитые с толку прислужники. И еще одно послание – крик из-за горки, разнесшийся по всей дороге, старательно заглушаемый чьими-то руками, зажимающими рот. Движение прекратилось. И танцы. Даже музыка стихла. Цветные исчезли.

Скрипачи сунули смычки под мышки и принялись вытирать лица висящими на шее полотенцами.

Затем участники парада сделали беспрецедентное: они развернулись и пошли назад. Пожилые дамы сели на бордюр, обулись, встали и поспешили за музыкантами обратно в церковь. Богородицу тоже вернули туда и тоже не очень медленно. Люди на крыше кинотеатра убирали неиспользованные петарды в ящики и спускали их по лестнице в грузовики.

Подождите, постойте. Праздник же не закончился. Произошло нечто, из-за чего он был отменен. Но как они все узнали, что отменен? Что случилось? Это известно всем, кроме него?

Дети на его крыше плакали, как ему казалось, из-за несостоявшегося салюта. Генераторы аттракционов на поле закашлялись и стихли, погасли огни. На остановке трамвая на Шестнадцатой улице началась суматоха. Справа от него Тестаквадра затащила двоих детей за волосы в дом и захлопнула дверь.

Время словно повернуло вспять на его глазах. Процессия, которая должна была двигаться вверх по горке и свернуть в сторону кладбища, затем вниз с горки через Чагрин и Восемнадцатую улицу и вновь в горку к церкви, вместо этого в какой-то момент (на Тридцатой улице) начала двигаться, словно в прошлое, на Одиннадцатую и сразу в церковь, слишком поспешно и суетно.

Нет, нет, подождите. Случилось нечто никем не замеченное, только им одним. И детьми. Несколько цветных услышали звуки музыки и стали танцевать. Но идущие впереди священники, люди с метлами и те, кто нес платформу со статуей, как и тысячи людей из толпы, не видевшие то, что видел Рокко, должно быть, слышали тысячи же версий того, что произошло, например, что черные курили травку во время шествия; некоторые из них, особенно нахальные, решили, видимо, что они в придорожной забегаловке. Одинаковой во всех случаях была лишь концовка: все завершилось, расходитесь по домам.

Девочки на крыше плакали, мальчик стоял в стороне от всех, на углу, оглядывал происходящее внизу, поворачивался к девочкам, судорожно вздрагивая, и Рокко заметил, что мальчик тоже плачет: невыполненное обещание салюта воспринималось как предательство. Толпа растеклась по Одиннадцатой авеню и всем ее ответвлениям. Наступила гнетущая тишина, даже смог развеялся, проспект был пуст, но ни одна машина не ехала по нему. Люди шли пешком, либо бормоча что-то под нос, либо просто молча.

Дети всхлипывали. Нет, все не так. Дело не в том, что они чувствуют себя обманутыми. Им страшно.

– Итак, послушайте меня, дети, – начал Рокко, но замолчал, не придумав, что сказать.

Их пугала сама тишина, он знал это наверняка, хотел успокоить, но не представлял как, не мог придумать ничего отвлекающего. Ах, если бы он умел составлять фразы, которые успокаивают.

Он сделал шаг назад по липкому гудрону крыши и замер. Ни один ребенок даже не взглянул в его сторону, наверное, все забыли о нем.

4

Рокко въехал в Пенсильванию в час ночи, остановил машину на обочине и заснул. Не меньше полдюжины раз он просыпался от грохота катившихся по мосту вагонов.

Когда стало всходить солнце, онемевшую руку он положил на рычаг переключения скоростей. Майка пропиталась потом и прилипла к спине, ребра давили на почки. Очки каким-то образом перебрались в течение ночи на заднее сиденье. Он потряс бесчувственной рукой. Отыскав сигареты под педалью тормоза, вышел, обозрев заваленное шлаком пространство под мостом, помочился, выкурил сигарету и высморкался. Между сваями моста бежал ручеек, его маслянистая струя переливалась на солнце множеством цветов. Опустился на колени на песчаном берегу, чтобы прочитать молитву, а после просил Господа помочь благополучно добраться до Нью-Джерси, чтобы вернуть Лавипентс утраченный рассудок и благочинность. Над головой снова прошел поезд, но уже в другом направлении. Он вырулил по насыпи на шоссе и поехал в ближайший город завтракать.

В кафе попросил принести ему только кофе и тост. Он полагал получить простое и сытное блюдо, но ошибся. Его заставили заплатить пятнадцать центов за два квадратика массы с ватным вкусом и пропитанной к тому же маргарином. В туалете вымыл лицо и руки. Выглядел он ужасно. Просить теплой воды и мыла казалось слишком большой наглостью. Он слышал, что цивилизация еще не добралась до Пенсильвании, и пока ничто не противоречило этому утверждению.

В квартале от убогого кафе он нашел парикмахерскую и решительно вошел внутрь. (Как удивительно, где бы в какую парикмахерскую вы ни вошли, везде пахнет тальком и этиловым спиртом.) Он сел на скамью в ожидании очереди и принялся листать журнал по садоводству и ландшафтному дизайну.