Конь в малине

– Едва вернулся домой и увидел собственную прихожую. У меня там, если помните, висит календарь с буддистской символикой. Едва я взглянул на него, все тут же и всплыло в памяти.

– Да-а, – сказал я, присаживаясь на ближайший стул. – Мне вот не позволили оставить самому себе письмо.

Он мелко закивал:

– Действительно, ваш случай посложнее. Но вы тоже вспомните, рано или поздно. К примеру, если окажетесь в доме, где часто бывали в той, первой жизни. А может, вам встретится близкий друг. И сразу все вспомните.

– Спасибо, утешили! Так можно всю жизнь прождать!

– Не расстраивайтесь, – продолжал доктор заискивающим тоном. – Я думаю, в первой жизни вы были жителем Петербурга. Вы ведь, как мне показалось, знаете город, а Гудвин его знать не мог. Ему был известен Нью-Йорк и другие американские города середины прошлого века.

– Да-а! – повторил я. – Придется бродить по питерским улицам в надежде встретить близкого друга. А потом, когда вспомню, с удивлением размышлять, как я в этом месте очутился.

– Нет, – сказал Кунявский. – Все, что происходило с вами в облике Арчи Гудвина, из памяти не уйдет. Я, например, не забыл ничего.

– А почему, кстати, именно Арчи Гудвин? Почему не Филипп Марло? Или не Перри Мейсон? Или не Владимир Казанцев? Или не Антон Завадский?

– Казанцев был бы в самый раз, – ввернула Инга.

– Можно, я сяду?

– Конечно, садитесь.

Кунявский сел на диван около окна.

– Мне сказали, что вы очень любили в первой жизни Стаута. Обычно читатель, которому нравится литературный герой, подсознательно отождествляет себя с этим героем. Я решил, что эгограмма Гудвина, синтезированная по произведениям Стаута, ляжет на вас наиболее удачно.

Я фыркнул:

– А может, мне нравился Ниро Вульф?

– Вряд ли. Вульф менее человечен, чем Арчи. И главный герой именно Гудвин. Если бы романы писались от лица этого Гаргантюа, вряд ли бы они пользовались такой популярностью!

– Конь в малине! – сказала Инга. – Может, и я – не я, а какая-нибудь Делла Стрит под чужим именем!

– Если и так, то я на вас эгограмму Деллы Стрит на накладывал. – Кунявский вновь заискивающе улыбнулся: похоже, Ингина рука ему запомнилась хорошо. – Хотя ума не приложу, кто бы еще мог это сделать!

В голосе его прозвучала гордость: он был из тех горе-ученых, которым до фонаря, каким целям служит их работа. Впрочем, поначалу он наверняка работал на благо Отчизны. И лишь потом начал прирабатывать на свой карман…

– Мне и с моей жизнью нравится, – сказала Инга. – Думаю, америкен бой, нам пора.

Кунявский мгновенно побелел:

– Вы меня убьете? Клянусь богом, я ведь не знаю ничего. Приказали – выполнил.

– Зачем же убивать? – Я спрятал пистолет в карман, подошел к дивану, сел рядом с доктором и положил руку ему на плечо. – Вы же никому о нас не скажете, правда? Да никто и не спросит! Никто не знает, что мы побывали здесь. Я кем был, тем и остался. Ведь не скажете, правда?

– Нет! Нет! – Он опять мелко-мелко закивал, со страхом глядя на Ингу. – Никому не скажу!

– Вот и молодец!.. Ну-ка, произнесите еще раз эту вашу кодовую фразу, что парализует меня.

– Зачем?.. Она теперь не сработает.

– А вы все-таки произнесите!

Он пожал плечами:

– Ради бога… Валенсия осталась на свободе.

Тут я его и вырубил.

Схватил под мышки, протащил за ширму, следя, чтобы ноги доктора не зацепили чего-нибудь по дороге.

– Помоги, малышка!

Сообразительную Ингу долго уговаривать не пришлось, и вдвоем мы легко угнездили Бориса Соломоновича в установке. Пришлось, правда, повозиться немного с первым ремнем, но когда принцип стал ясен, остальные ремни я расщелкал, как орехи.

– Ты хочешь стереть ему память? – Инга смотрела на меня с сомнением. – А сможешь?

– Да. Здесь есть кнопка «Наведенная амнезия»… Следи, чтобы он не пришел в себя раньше времени.

Она вперилась доктору в лицо. А я сел за компьютер, прошелся по списку и по менюшкам, выбрал параметры, показавшиеся мне нужными и, когда появилось сообщение «Программа к работе готова», щелкнул мышью по кнопке «Начать процесс».

Надо сказать, зрелище было довольно неприятным. Физиономия Кунявского то перекашивалась жуткой гримасой, то расплывалась в улыбке идиота; кулаки то сжимались, то разжимались; грудь вздымалась и опадала. А потом начались эти самые судороги, за которые Инга чуть не пристрелила его получасом раньше. Пристрелить меня у нее и в мыслях не появлялось, хотя я сейчас ничем не отличался от доктора.

Впрочем, процесс длился не более двух минут. Когда обратный секундомер в углу дисплея дошел до цифры «пять», я встал и подошел к Борису Соломоновичу. Чтобы еще раз вырубить его, если очнется.

Он не очнулся.

Мы освободили Кунявского от «цепей» и перетащили обратно на диван.

– Поищи нашатырный спирт, – сказал я Инге. – Вон, на стене, аптечка.

Вскоре наш доктор дернулся и открыл глаза. Инга убрала от его лица ватку.

– Что со мной?

– Лишился чувств от страха. – Инга саркастически фыркнула и вернула флакон со спиртом в аптечку. – Или от радости, что убивать не станут.

– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался я и вспомнил, что такой вопрос чуть ранее он задавал мне. – Идти можете?