Конь в малине

Сели в машину – на этот раз я за руль, Кунявский рядом, а Инга на заднем сиденье, держа доктора на прицеле.

– Вот и хорошо… В институт прикладной психокинетики, мастер! Одна нога здесь, другая там!

– Слушаюсь, мэм! – отозвался я. – Только будьте добры, объясните, как ехать.

49

Институт прикладной психокинетики находился на Охте. Ничем не примечательное здание из стекла и арлона. Безо всякой вывески. Я смотрел на него во все глаза, но в памяти ничего не шевельнулось.

– Ну, Иван Сусанин, – скомандовала Инга. – Ведите!

Иван Сусанин сидел, вжав голову в плечи.

– Только без шуток, – сказал я, возвращая на подбородок липовый волосяной покров. – И не бойтесь вы так! Будете нас слушаться, еще сто лет проживете.

Кунявский шумно вздохнул. В полутьме было видно, что он пытается улыбнуться. Улыбка получилась кривой, как карликовая березка. Или что там растет, за Полярным кругом?..

Мы вышли из машины, заперли ее, поднялись по ступенькам к стеклянной двери. Иван Сусанин нажал кнопку звонка. Плечи его расправились.

Через минуту за дверью появился охранник, дюжий парень лет двадцати, оглядел нашу живописную группу, узнал Кунявского, кивнул. Замок щелкнул, дверь распахнулась.

– Добрый вечер, Борис Соломонович! Что это вы без предварительной договоренности?

– Добрый вечер, Володя! Неожиданный клиент. Срочно. – Голос Кунявского уже не дрожал.

Охранник осмотрел Ингу и меня с профессиональной подозрительностью, но отступил в сторону.

– Ты, Володя, как обычно, отведи камеру от двери. А я переключу канал на видак. Оплата по-прежнему, наличкой.

– Хорошо. Завтра после пересменки я вас подожду. – Володя сделал приглашающий жест. – Проходите, дамы и господа! Только быстро!

Блажен тот миг, когда в этой стране начали продаваться незаконные действия должностных лиц. Где-нибудь в Стокгольме охранник записал бы в журнал регистрации наши имена и проверил документы. А тут полная анонимность. Да и физиономии наши в записи сотрет. Как будто камеры и не видели никого. А то, что на таймере окажется разрыв, так об этом, скорее всего, никто никогда и не узнает. Разве лишь произойдет нечто из ряда вон выходящее, и кассеты кинутся просматривать… А тут всегда можно сослаться на сбой в электронике. Да, практически охранник ничем не рисковал, ну разве самую малость… За что и получал левый приработок!

Мы пересекли холл, сели в лифт, поднялись на шестой этаж и приблизились к дверям с табличкой «Лаборатория экспериментальной эгографии». Кунявский набрал код на электронном замке, вставил в паз магнитную карточку. Я почему-то ждал воя сирены, но все прошло тихо, и через пару мгновений мы оказались внутри.

Лаборатория как лаборатория – столы, компьютеры (новьё, правда, – вместо жидкокристаллических дисплеев голографические триконки), какие-то пульты, коричневые портьеры на окнах, над дверью телекамера, объектив смотрит в дальний угол, закрытый раздвинутой ширмой.

Кунявский подошел к одному из столов, порылся в недрах, достал видеомагнитофон.

– Сейчас на мониторе охраны будет вид пустой лаборатории.

Он подсоединил видак к одному из пультов, понажимал какие-то клавиши.

– Ну вот, теперь можно работать. – И вдруг обмяк, словно из него выпустили воздух, плюхнулся на ближайший стул. – Я ведь не делал ничего плохого! Кому-то добавишь смелости, кому-то сексуальной энергии. Мужчины, которым под шестьдесят, за это готовы любые деньги заплатить. Что тут преступного?

– Деньги, которые не облагаются налогом, – сказала Инга.

– Но ведь все так живут, кто может!

– Да, конь в малине! Вот поэтому страна больше тридцати лет с трудом наскребает на пенсии и никак не может рассчитаться с внешними долгами.

Кунявский пожал плечами:

– Я не ребенок, Инга Артемьевна, меня воспитывать бессмысленно. Чего вы хотите?

– Хочу стать тем, кем был до того, как вы сделали из меня Арчи Гудвина! – отчеканил я.

Доктор растерялся:

– Кем вы были, не знаю. Мне не докладывали. И не давали приказа сделать вашу собственную эгограмму.

Я посмотрел на Ингу.

– Иными словами, – сказала та, – твоя изначальная личность больше на свет появиться не должна. Видимо, по документам ты пал жертвой преступления.

– Я ничем не могу вам помочь, Гудвин. – Кунявский вытер лицо носовым платком.

Тон, каким были сказаны эти слова, мне не понравился. Я вновь вытащил из кармана пистолет, приставил к груди доктора.

– Либо вы найдете возможность помочь, либо останетесь здесь. В качестве жертвы преступления… Я уже говорил, мне терять нечего!

Кунявский быстро-быстро заморгал, лицо его скривилось. Будто у ребенка отняли конфетку…

– Я могу, – сказал он, заикаясь, – снять с вас наведенную эгограмму. Но стопроцентной гарантии нет. Такие операции в половине случаев кончаются шизофренией.

Я понял, чем рискую. Но другого выхода не было. К тому же, все последние дни мне чертовски везло!.. А Кунявский вполне мог соврать.

– Я согласен.

Инга посмотрела на меня с испугом. Я подмигнул ей со всем спокойствием, которое только мог изобразить.

– Валяйте, доктор!

Кунявский спрятал платок, пересел к одному из компьютеров. Я встал у него за спиной.