Конь в малине

Она потащила доктора в комнату. Парик теперь сидел так, что челка свисала на глаза, делая Ингино лицо незнакомым.

Ей-богу, эта девчонка знала многие приемчики изменения собственной внешности.

Я внимательно следил за движениями Кунявского. Его растерянность была сейчас как нельзя кстати. Будто бы к нему явилась давно забытая любовница, и он не знал, что с нею делать.

– Пошли погуляем, Боренька. – Инга на мгновение прижалась к «любовнику» и чмокнула его в уголок рта.

Поцелуй был столь натуральным, что во мне мгновенно проснулась ревность. В этой женщине умерла звезда театральной сцены. Или жила великая шлюха…

– Пойдем, Боренька, – приговаривала она. – Пойдем, лапушка. Ты совсем забыл свою Зайку. А я вот тебя не забыла. Дай, думаю, зайду…

– Мне надо переодеться. – Кунявский потеребил пижаму на выпуклом животике.

Его растерянность вышибла бы слезу у любительниц мелодраматических сериалов, но мы с Ингой сериалами не баловались.

– Ой! – обрадовалась Инга. – И я с тобой. Посмотрю, как ты надеваешь штанишки. Это так возбуждает. Но в постельку мы сразу не побежим. Сначала ужин и выпивка, а уж потом… Ты угостишь меня шампанским, лапушка?

И ни одного «коня в малине»! Ох, актриса! Ах, актриса! Ух, актриса!!!

– Угощу, так и быть, – нехотя согласился лапушка, и они скрылись в спальне.

Инга по-прежнему ворковала, околдовывая Бореньку женскими чарами. Мне даже стало его жаль, если он не голубой, давно уже в собачьей стойке стоять должен. Впрочем, какие тут собачьи стойки, когда у тебя в прихожей мужик с пистолетом!..

Через пару минут они появились из спальни.

– Красавчик! Я прямо таю! – Инга поправила платье на груди, хотя, на мой взгляд, поправлять там было совершенно нечего: Боренька прикоснулся бы к ней разве только под моим пистолетом.

Сам он был теперь как огурчик – синий костюм-тройка, голубая рубашка, галстук с алмазной булавкой…

Едва мы покинули квартиру и хозяин запер двери, я ткнул его «етоичем» в бок:

– Никаких глупостей, Боренька. Мне, лапушка, терять нечего! Первая пуля – твоя!

Он мгновенно вспотел. А я удовлетворенно хмыкнул: доктор Кунявский спекся.

– Хорошо. – Боренька поднял на меня глаза, в которых горела ненависть. – Валенсия осталась на свободе.

У меня исчезли ноги. И руки тоже. Справа мелькнула выкрашенная в коричневый цвет стена, потом серый пол… Где-то рядом еще что-то мелькнуло, но рассмотреть я не мог: глаза стали чужими, они больше не слушались. И только уши мне не изменили.

Металлический грохот, едва слышный звонок. Негромкая возня. Вскрик: «Ой, больно!» И шипящий Ингин голос:

– Еще рыпнешься, конь в малине, и мозги вон!

Сначала возникла боль возле виска. Потом вернулись глаза, и я смог скосить их в сторону.

Кунявский стоял, скрючившись и обнимая левой рукой правую. В трех шагах застыла Инга с дамской «виолеттой». И где только она ее прятала?.. Я бы, конечно, такого оружия не слишком испугался, но доктор Кунявский явно не был специалистом по огнестрелам.

Потом вернулись руки, и я сумел сесть. А потом, наконец, – и ноги.

Нам опять повезло. Кроме Кунявского, разумеется… Упав, я не раскроил себе голову. А в соседней квартире никого не оказалось – прежде чем Инга успела Бориса Соломоновича скрутить, он сумел-таки нажать кнопку звонка.

– Ты как, америкен бой?

– Как парализованный кролик. – Я с трудом поднялся. – Но жить буду. – Я подобрал с пола «етоича». – Что это было?

Инга поправила сдвинувшийся в сторону парик и саданула Кунявского стволом под ребра:

– Колитесь, Борис Соломонович! Ну?!

Доктор скривился от боли:

– Кодовая фраза… Временный паралич некоторых мышц… Ненадолго, но вполне достаточно, чтобы успеть разоружить человека.

– Лихо придумали! – Я потер ушибленную руку. – Но не все предусмотрели!

Кунявский вновь обильно потел. Но пока еще хорохорился:

– А если бы вы пришли один?

Я благодарно посмотрел на Ингу. Моя амазонка и бровью не повела.

– Почистись, америкен бой! И пора сматываться.

Я стряхнул пыль с куртки и брюк.

– Фонарей на лице нет?

– Нет… Думаю, держать его на мушке лучше мне, конь в малине!

– Да уж, – сказал я. – Уж будь добра, подержи. Шустрый у нас собеседник, за ним глаз да глаз нужен!

Лифт все еще находился на этаже: видно, жители этого дома допоздна не гуляли. Мы спустились вниз. Консьерж пребывал в той позе, в какой я его оставил, – спал на диванчике. Мы вышли на улицу, захлопнули за собой дверь.

– Сейчас, Борис Соломонович, поедем к вам в институт, – сказала Инга. – Надеюсь, вы не против?

– Там, между прочим, охрана, – буркнул Кунявский дрогнувшим голосом.

Эта дрожь сказала мне все – теперь Борис Соломонович действительно спекся и будет исполнять любой наш приказ. Ну и ладненько, лишь бы головы от страха не потерял!

Инга тут же взяла его под руку: видимо, у нее появились схожие опасения.

– Когда вы приводите в лабораторию левых клиентов, охрана тоже там!

Кунявского шатнуло.

– И давно вы об этом знаете?

– Я около трех недель. Мое начальство пока ничего не знает. И не узнает, если вы сделаете все правильно.

– Я… – Кунявский сглотнул. – Я постараюсь.