Комната из листьев

И как это все будет? Я представила, как дедушка сидит за выскобленным кухонным столом. Сапоги его стоят возле плиты. Эдвард куксится, страшась незнакомца с колючей бородой, у которого ребенок – наглядное доказательство моего греха – не вызывает теплых чувств. Праведный старик, он отведет меня в сторону и, впившись в меня голубыми глазами на обожженном солнцем лице, спросит, каково моё отношение к Спасителю. А я отвечу: ему нет нужды тревожиться за мою веру. Но от пристального взгляда дедушки ничего не скроешь. Он поймет: в моем хитром ответе слова, похожие на правду, могут оказаться ложью.

Расплата

Я ухаживала за мужем, не щадя своих сил, без сна и отдыха, и мои старания не прошли даром: мистер Макартур пошел на поправку. Но за те недели предельного напряжения судьба выставила счет. Только мой муж стал поправляться, у меня начались схватки, гораздо раньше положенного срока.

Моя дочь никак не могла бы выжить. Однако она прожила целый час. Крошечное щуплое существо. Ее синюшные губки морщились, пытаясь глотнуть воздуха, который она не была готова вдохнуть; веки с просвечивающим венозным узором трепетали на свету, который она не была готова увидеть.

Я знала, что она не выживет. Ей не суждено было выжить, даже если бы я родила ее в Бриджруле, с помощью врача. Однако я не теряла надежды, крепко прижимая к себе дочь. Молилась, в эти минуты крайней нужды убедив себя, что милосердный Господь слышит меня. Держала на руках ее тщедушное тельце, пытаясь передать ей свое тепло, свою силу. Мир вокруг сузился до тех точек, где ее кожа соприкасалась с моей и в нее из меня, возможно, перетекала жизнь.

У Энн хватило ума не пытаться обмыть ее или запеленать. Она накинула на нас обеих шаль и тихо села рядом.

Я назвала ее Джейн, в честь доброй миссис Кингдон. Шептала ей в крошечное ушко: «Джейн, останься со мной», думая, что она не должна умереть, раз у нее есть имя. Возможно, эти слова я произносила мысленно, но я была уверена, что она слышит меня. Останься со мной, не уходи, не уходи. Однако тепла моего тела, тепла шали оказалось недостаточно. Здесь не помогло бы никакое тепло – ни материнского тела, ни шали.

Наконец наступил такой момент, когда я больше не могла убеждать себя, что она дышит, и во мне там, где жила надежда, образовался огромный ком холодной пустоты. Пришел священник, но я не желала видеть рядом мужчин. Должно быть, я ему нагрубила. Помнится, пригнувшись, он бочком стал выходить в дверь. Паук в черном облачении с большой черной Библией в руке, которая исчезла вместе с ним.

На пути в загробную жизнь. Как и все остальные, я стояла с опущенной головой, когда капитан Маршалл читал заупокойную молитву над парусиновым свертком, но я знала, что никакой «загробной жизни» нет. Есть только здесь, сейчас, а потом – тишина.

Тем не менее, каждый год в день рождения и смерти Джейн я думаю о ней. Не с прискорбием, сожалением, тоской или гневом, а с замиранием сердца, свято чту тот факт, что на этом свете короткое время жил такой человечек.

Никто ее не помнит – только я и Энн. А теперь и вы тоже знаете о ней. Я чувствую, как мне становится легче на душе после того, как я увековечила на бумаге ее существование. Сообщила вам ее имя и то, что она была любима.

В Сиднее мистер Макартур сошел с корабля. Шаг у него был нетвердый, на белом, как мел, лице безобразно розовели оспины. Но он шел сам.

Форма выражения

О своем путешествии я сочинила для матери великолепный роман. По большому счету, откровенной лжи в нем не было. Я выбрала более интересный путь: сделала так, что моя ложь занимала то же пространство, что и правда. Читая копию того письма теперь, десятилетия спустя, я восхищаюсь той молодой особой, какой я тогда была. Я не стала упоминать про ужасы заточения в каюте. Коварного капитана Трейла представила забавным персонажем: настоящее морское чудовище. Заверила маму, что я сама попросилась пересесть на другое судно, дабы она думала, будто моему мужу хватало влияния добиться того, чтобы я не знала тягот во время плавания. Пересадка на другой корабль оказалась выгодной для меня во всех отношениях, написала я, словно это событие по важности было столь же пустячным, как переход на другую тропинку в саду.

С издевательским злобным удовлетворением я думала о том, как здорово мне удалось одурачить всех. Но я прекрасно помню чувство опустошенности, что владело мной, когда я запечатывала и отсылала то письмо. Подобное проявление ума обрекает человека на одиночество.