Комната

И когда пришло полное понимание этого факта, он постепенно начал осознавать, что очень устал. Физически. Проживая это эмоциональное похмелье, он устал еще больше и, прислонившись к стене, прекратил попытки удержания тех волнующих ощущений и позволил им выходить из него, наслаждаясь расслабленным состоянием и счастливым предвкушением дальнейшего действа.

И чем больше он капитулировал перед своей усталостью, тем меньше он злился на инертность публики и тем больше наслаждался ощущением расслабленности в теле. Но затем причина его недовольства предстала перед ним во всей своей простоте. Все остальные были выжаты. Напряженная публика, израненные и окровавленные собаки и, хахахахаха, безнадежное месиво, оставшееся от крысы. Вот теперь он действительно выдохся. Напрочь. Хахахаха. Да, он так чертовски выдохся, будто его только что из земли выкопали. Хахахаха. Неплохо сказано. Его клонило ко сну. Спать, спать, спатеньки.

Он потянулся и одновременно вздохнул и усмехнулся, оглядывая комнату, которая на этот раз выглядела чуть иначе. Вроде бы все оставалось на своих местах – испуганные взгляды, напряженные позы, тихие звуки, – но при этом его больше не расстраивало то, что признаки ужаса исчезли или что отсутствовал страх насилия, потому что теперь ему была понятна апатия, воцарившаяся в помещении. Хахаха. Особенно это касалось крысы. Уж ей-то точно было на все наплевать. Помещение было большим тихим ничем – просто потому, что все они выдохлись. Вот в чем дело. Они выдохлись.

Вытянувшись на полу, он положил руки под голову и в последний раз оглядел помещение. Небольшой отдых все изменит. Он нужен нам всем. Пара минут передышки. Конечно же, ему было не очень понятно, каким образом смогут отдохнуть зрители, запертые на своих местах, вынужденные смотреть на его окровавленных, благородных животных, но это было не слишком важно. Главное, чтобы собаки отдохнули и могли продолжать выступление и он мог бы сполна этим насладиться. Больше ничего не имело значения.

Он поерзал на полу сарая, пока не устроился с достаточным комфортом, убедившись, что малейшее натяжение проводов может его разбудить, а потом полностью отдался спокойствию и безопасности своей усталости.

* * *

Его сон был безмятежен, а пробуждение – плавным возвращением к осознанности. На его лице играла улыбка, когда он медленно открыл глаза и сел. Еще до того, как его веки заняли свое обычное положение, а зрачки нашли цель, он почувствовал: нечто изменилось. Сначала он посмотрел на своих собак. Вроде бы ничего особенного. Их тела подергивались в беспокойном и болезненном сне. Осматривая подергивающиеся тела, он заметил, что цвет их кожи сильно изменился. После стычки их словно бы раскрасили в разные оттенки красного, а теперь красного стало не больше, чем любого другого цвета. Зато прибавилось серовато-белого цвета с вкраплениями линялого красного. Хватало и синего, и фиолетового. Но его взгляд зацепился именно за коричневые, цвета кала, корочки. Они его просто заворожили. Они выглядели будто следы протектора шин в грязи. Они, казалось, пульсировали и росли на глазах, и чем дольше он смотрел на них, тем больше эти ссадины и рваные раны казались ему живыми. Вскоре он уже мог видеть, как они зарастают, слегка потрескивая, и мог чувствовать пульсирующую боль, проходящую через тела его собак.