Комично, как все химично! Почему не стоит бояться фтора в зубной пасте, тефлона на сковороде, и думать о том, что телефон на зарядке взорвется

Ну да, нам химические структуры кажутся не особо схожими, а вот рецепторам аденозина в мозге – вполне. Точнее выражаясь, речь вообще не о внешнем сходстве, а о том, насколько хорошо молекула подходит к рецептору. Парковочное место для аденозина устроено так, чтобы именно он мог туда идеально запарковаться, но случайно кофеин тоже туда вписывается.

Обычно задача аденозина – давать нам сигнал об усталости. Чем больше молекул аденозина стыкуется с аденозиновыми рецепторами, тем более уставшими мы себя чувствуем. Точнее, аденозин играет роль в стимуляции сна и подавлении бодрости, поскольку его концентрация увеличивается во время продолжительного бодрствования организма и уменьшается во время последующего сна. Откуда берется аденозин? Логично, что его образование связано с расходом энергии. Чем больше энергии мы расходуем, тем больше аденозина образуется. Когда бы и на что наш организм ни расходовал энергию – при занятиях спортом, для умственной деятельности или просто чтобы дышать, – ему нужна молекула по имени аденозинтрифосфат, причем для спорта больше, для дыхания меньше.

Аденозинтрифосфат – это единица энергии нашего организма, сокращенно АТФ. Но полное название представляется мне более очевидным: само слово дает понять, что аденозин-три-фосфат, даже потеряв три своих фосфата, все еще остается аденозином. Легко запомнить: чем больше молекул АТФ мы расходуем, тем больше возникает аденозина. И чем больше аденозин блокирует наши рецепторы, тем сильнее мы устаем.

Если только не выпьем КОФЕ! Кофеину нужно примерно четверть часа после того, как мы его выпьем, чтобы молекулы добрались до аденозиновых рецепторов и там припарковались. Они могут даже вышвырнуть и вытеснить оттуда молекулы аденозина, которые там уже обустроились. Теперь парковка заблокирована кофеином, но рецептор этого не замечает. Он не «видит» аденозин и думает, что его парковка свободна, а мы думаем, что бодры!

* * *

Несмотря на кофе, Кристина немного подавлена: она только что получила вердикт «paper rejected»[27], как принято красиво выражаться. «Наука сродни дуракавалянию, с той лишь разницей, что писанины больше» – эти слова принадлежат Адаму Сэвиджу, исполнительному продюсеру MythBusters[28], и тут он прав. Эксперимент – еще не наука, пока он не будет основательно задокументирован, а затем по нему не будет вынесено заключение. И только когда будет подтверждено, что испытания привели к новым открытиям, эту самую paper можно будет публиковать.

Однако за коротким словом paper стоит долгий и нередко полный разочарований процесс, который сам по себе уже чуть ли не наука. После того как ученый собрал данные и исчерпывающим образом изложил их на бумаге, paper можно подавать на публикацию в научный журнал. Редактор журнала выберет рецензента, так называемого reviewer, – обычно это профессора из других университетов, работающие в тех же областях, – причем в процессе рецензирования они для автора анонимны. Рецензенты читают и оценивают работу и решают, достойна ли она быть опубликованной в соответствующем журнале. До публикации текст придется дорабатывать с учетом замечаний рецензентов, досылать данные или описания опытов. Этот отзыв, или Peer Review (дословно – рецензия от коллег), призван удостоверять качество научных публикаций.

Часто бывает так, что несколько журналов отклонят статью, прежде чем представится возможность где-то – после тщательной переработки – ее опубликовать. Рецензент № 1, например, сочтет работу классной, а рецензент № 2 в этом далеко не уверен. Именно так и получилось с работой Кристины. Она показывает мне комментарий второго рецензента:

– Прочитай-ка. Этот тип, очевидно, вообще не понял этот раздел.

– …или эта женщина, – напомнила я ей о политкорректности.

– Да кто бы ни был, этот человек не понял раздел!

– Ну и хорошо, – говорю я. – Может, тебе остается только еще разок переработать текст.

Даже при написании научной статьи можно попасть в ловушку собственной компетентности. Будучи экспертом в своей области, можно легко потерять чутье в оценке уровня знаний аудитории, когда говоришь или пишешь о своей работе, причем не только в случаях, когда на какой-нибудь вечеринке объясняешь премудрости химии полному чайнику. Ученые вообще имеют склонность выражаться очень сложно, сами того не замечая. Усугубляется дело тем, что люди часто не показывают, что чего-то не поняли. Ведь тогда человек рискует оказаться единственным болваном, а это неприятно. Высокообразованный человек, ясное дело, не может допустить такого позора. Начиная работать над своей диссертацией, я часто слушала доклады других докторантов и была почти уверена, что, наверное, ужасно глупа, раз ничего не поняла. Но вскоре заметила, что другие чувствовали то же самое. И сегодня я знаю, что, как правило, это сами доклады непонятные.