– Заткнись! – совершенно неожиданно и неестественно громко рявкнул Мелькор, скинув с себя руки Майрона. Он выдохнул и выпрямился, прошипев. – Вы, люди, удивительные твари, которые возвели совокупление в культ и оскорбление одновременно. Треть жизни вы спите, остальные две трети – если не совокупляетесь, то думаете, с кем и как. Если не думаете, с кем и как, то думаете, когда же вы будете совокупляться, либо зачем вы это делаете, либо насколько правильно совокупиться с кем-то еще! Вы без конца мечтаете об этом, делаете это, обсуждаете это! – он прервался, глотнул воздуха и сдержал очередной порыв тошноты. – А потом! – Мелькор резко выдохнул. – Потом вы приходите в ужас, когда слышите, что кто-то ложится с кем-то реже раза в неделю! – он развел руками и запрокинул голову к небу, повысив голос. – Да вся ваша жизнь, все ваше ущербное соитоцентричное мировоззрение, даже все ваши ругательства – все, все крутится вокруг того, стоит или не стоит у кого-то его… достоинство, и кто куда это достоинство сует! Можно сказать, вы сами вертели на… этом всем все свои ценности! Да какая разница! Вы все равно умрете спустя двадцать пять унылых лет после достижения зрелости! О, большая часть из которых пройдёт за вытиранием соплей и дерьма последствиям ваших бесконечно похотливых разумов и тел! – Мелькор опять сделал паузу, чтобы продышаться, но почему-то его никто не прерывал. – Но для этого вы придумали возвышенное нытье о том, как важно и ценно иметь по десять детей, восемь из которых умирают в свинарнике от кровавого поноса и лихорадки, а бабу с пузом возвели в культ и решили, что это, чтоб вы сдохли, венец творения! Вершина жизни! Предел, сука, творческих сил! Потому что вам банально лень делать все, кроме как бесконечно присовывать кому-то! И после этого кто-то удивлён и даже обвиняет меня в том, что я отношусь к вам, как к блохам, и думаю, что вашу популяцию следовало бы проредить вдвое, потому что вы восполните ее быстрее, чем успеет вырасти лес!
Цири и Йеннифэр слушали с подчеркнуто заинтересованным видом, и не произнесли ни слова, но по мере того, как Мелькор говорил, в глазах обеих женщин разгорался нехороший огонек ярости.
А когда айну закончил, заговорила Йеннифэр. Очень тихо и очень зло:
– А теперь послушай ты, божество самодовольной глупости и вранья, – от злости ей казалось, что отступила даже болезненная слабость, одолевавшая ее. Голос понизился до хрипловатого от гнева. – Я множество лет лечила женщин, которые приходили ко мне изнасилованными, избитыми, с разорванной промежностью, с нежеланной беременностью – и все это с ними творили только такие, как ты. Самодовольные мудаки, считающие, что если между ног у них болтается хер, то это дает им право бить и унижать. И знаешь, что? – Йеннифэр оправила волосы и посмотрела Мелькору прямо в глаза, улыбаясь: жестоко, мягко и очень спокойно. – Все эти девочки и женщины, человеческие девочки и женщины, которых ты так презираешь – стократ сильнее таких, как ты. Потому что они, потерявшие детей, бесплодные, избитые, запуганные, пережившие уродства, которые ценой страшной боли лечили магией, ломая им кости и сращивая их вновь – падают, поднимаются и идут дальше. И не винят весь мир, не ноют о том, что жизнь нанесла им непоправимые удары. Они встают и идут дальше. А такие мужчины, как ты – стоит им один раз понести поражение, один раз оказаться слабыми и униженными – так они способны возненавидеть весь мир и готовы мстить каждому кусту из-за собственных амбиций. За то, что они не смогли перестать жалеть себя и жить дальше, – она сделала паузу и резко обрубила свои слова. – Я закончила.
Майрон видел, что лицо Мелькора побелело от гнева. Он впервые видел, как его глаза наполнились испепеляющей яростью, огненным светом по ободу зрачка.
– Ты много знаешь об унижении, женщина, я смотрю, – тихо проговорил он. – Такие, как я, насилуют женщин, говоришь? Но мне нет дела до аданет. Мне нет дела до жизней аданов. Зато я видел, как вы, прекрасный род Эру, вершина его творения – пали и склонились передо мной, потому что не могли создать ничего. Умоляли меня дать крышу над головой вместо знаний, как построить ее своими руками. Умоляли дать детей вместо способности творить вещи, которые облегчат труд. Потому что как только у вас появляется кто-то, кто может одаривать вас, защищать вас, оберегать вас вместо вас самих – вы становитесь мягкими и хрупкими, как глина, и не хотите делать ничего, кроме как плодиться. Даже если это требует от вас жертв хуже всех, что вы могли представить.
Майрон слушал молча. Спор, превратившийся в обыкновенный бардак, на его взгляд, был начат зря и годился разве для того, чтобы время скоротать. И для того, чтобы Мелькора, отвлекшегося на перебранку, перестало то и дело рвать за борт от качки, которая была слабой, но вполне ощутимой.
«Добро, зло, люди, эльфы, орки… какая разница, кто вообще в мире живет, когда кругом никакого порядка?»