Когда шатается трон

И снова… И снова… По маршрутам, по линиям, по обозначенным проходам, до автоматизма, так, чтобы можно было с закрытыми глазами или в полной темноте — двести двадцать шагов от забора до котельной, от нее вдоль стены сорок метров на полусогнутых, прислушиваясь к каждому шороху, дальше на животе за кустами к куче угля, обозначенной каким-то случайным мусором…

— Вторая группа, опоздание… Четвёртая, куда вы прёте, как на соревнованиях, рискуя обнаружить себя раньше времени? Все работают в едином графике так, чтобы ни раньше, ни позже. Работаем!..

Пот заливает глаза, мышцы деревенеют, дыхание в глотке клокочет, но командиры жалости не знают. Они на фронте солдат на пулемёты, не жалея, гоняли, записывая в покойники, а здесь — детский сад.

— Зад прижми, не отсвечивай булками! — Удар каблука в крестец, так что в глазах потемнело. — Не ори, терпи, не демаскируй группу! Даже если тебе в деле пулька прилетит, и тогда молчи — грызи руку и молчи!.. На исходные. Из-за него вот…

Бегают бойцы, зачем, для чего — не знают. И командиры не знают. Может, только Пётр Семёнович о чём-то догадывается. Догадывается, да не скажет.

Новое вводное.

— Третью группу обнаружил противник и завязал бой. Ваши действия?..

Рассыпались, залегли бойцы, заползли за случайные валуны и кустики, втиснулись в землю, да хоть в лужу, которая по колено. Вспомнили фронтовые навыки, кожей вспомнили — лучше испачкаться в грязи, чем в собственной крови. Разобрали секторы обстрела, вытащили, разложили запасные диски и гранаты, готовясь принять бой…

— Отставить!

Что не так?!

— Вы что тут зарываетесь, как жуки-навозники в дерьмо? Может, еще окопы и блиндажи в три наката рыть начнёте? Маму вашу… Задача — привлечь к себе внимание, уводя противника от основной группы.

— Куда? Здесь местность — стол. Нас как куропаток перестреляют!

— Не всех, кто-то уйдёт и потащит врага за собой.

— А если тот не пойдёт?

— Тогда надо вернуться, пострелять и снова потянуть противника на себя. Такая боевая задача, а вы тут разлеглись, как у бабы на перинах! Встать и попарно перебежками…

Меняются установки и вводные, лезут враги со всех сторон, и надо задержать, отвлечь их, пусть даже ценой своей жизни, пока основная группа, вышибая воображаемые окна и разбрасывая несуществующую мебель, шарит в доме в поисках объекта. Только что это или кто — не ясно. И что с этим, неизвестно чем, дальше делать — тоже. Стоят бойцы в очерченном мелом квадрате, веером стволы распушив, окна и проёмы дверные прикрывая — задача выполнена… На всё про всё ушло четыре с половиной минуты. А дальше что?.. За каким они тут ползают, прыгают, бегают?.. За что или за кого жизнь будут отдавать, потому что не мальчики, понимают — из такой передряги им живыми не выбраться, может, только единицам повезёт. Смертники они… На фронте было понятно — за Родину, за Сталина, за Победу. Ура!.. А здесь за что? И против кого?.. Для чего все эти в поту и мыле учения? Косятся на командиров, а те и сами не знают, для кого стараются, хотя ни в какие склады и штабы не верят. Вот он, план, на местности вычерчен один к одному, с входами-выходами, лестницами и сортирами, и теперь яснее ясного, что это не военный объект. А что?..

— Отставить разговорчики! — Тычет Кавторанг кулаком в морды, как на фронте, когда ему вопросы, на которые нет ответа, задавали. — Не вашего недалёкого ума дело приказы обсуждать, ваше — выполнять, не щадя живота своего. Ясно?

— Так точно.

— Вот и молчите в портянку! Всем отдыхать, через час новый выход. Боезапас двойной, плюс противопехотные мины по штуке на рыло.

— А мины зачем?

— Чтобы лишних вопросов не задавали! И отходы минировать. Разойдись!

Но, затыкая бойцам рты, те же вопросы командиры себе задают, смоля в кругу папиросы.

— Слышь, Абвер, что это может быть? — спросил Крюк.

— Хрен знает. Планировка дома чисто гражданская, а периметр как у секретного объекта. У немцев так офицерские бордели охраняли.

— Да ну?

— Вот тебе и ну. Немцы с комфортом воевали, им даже на передовую шлюх возили. Наших, угнанных в Германию, баб. Пятнадцать минут на солдата, три минуты на передых и помывку, и новый заход. Выдавали резинки и деньги, чтобы услуги оплатить. И чтобы поза одна — сверху, иначе трибунал.

— А офицеры?

— Тем домик отдельный отводили. Комната, кроватка и свежее белье. И девицы всё больше были из Франции или Голландии. Только евреек и цыганок брать запрещалось. Всю ночь можно было кувыркаться под шампанское и патефон. А чтобы их партизаны не тревожили, охрану вокруг выставляли. Вроде как здесь. Берегли они офицеров от связей с местным населением, чтобы они по мужскому делу чего лишнего где не сболтнули. Строго за этим следили. У нас офицер с местной шлюшкой закрутил, а та женой начальника НКВД оказалась. Так его звания лишили и на фронт отправили, а ее в расход. Изнасиловать и пристрелить — прощалось, а долгий роман — нет.

— Так здесь что, бордель?

— Вряд ли. За каким нам в бордель прорываться? И зачем его роте бойцов охранять? Здесь партизан нет. И борделей у нас тоже нет.