Когда пируют львы. И грянул гром

Они вдвоем стояли на вокзальной платформе. Не говорили ни слова. Успели наговориться за вчерашний день и за ночь, и тем для обсуждений уже не осталось. Они стояли и молчали, как два близких друг другу человека; посторонний, взглянув на них, сразу понял бы, что перед ним отец с сыном. Хотя Майкл рядом с огромным Шоном был и пониже ростом, и казался совсем худеньким, но все равно оттенок кожи и цвет волос были у них одинаковы. У обоих имелись характерный для всех Кортни крупный нос, большой рот и полные губы.

– Как только достану денег, дам телеграмму, – сказал Шон.

Накануне он подробно объяснил Майклу финансовое положение фермы Лайон-Коп и сообщил, как намеревается найти деньги, которые не допустят ее разорения.

– Я сделаю все как надо, – сказал Майкл.

Ему предстояло начать рубку уцелевшей от пожара акации. Накануне они вдвоем объехали все посадки и отметили участки, которые для вырубки.

– Удачи вам, дядя Шон.

– Раз уж теперь мы с тобой работаем вместе, Майк, предлагаю отбросить слово «дядя». Как-то оно слишком суконно звучит в обиходе.

Майкл улыбнулся:

– Удачи тебе, Шон.

– Спасибо, Майк.

Они крепко пожали друг другу руки, и Шон забрался в вагон.

Джексон оказался дружелюбен, но тверд, а Николс в «Стандард банке» чрезвычайно учтив и полон сочувствия. Шон взял билет на идущий к северу поезд до Йоханнесбурга: у него оставалось два, так сказать, патрона.

– Полковник Кортни! Как приятно вас видеть. – Портье «Кэндис-отеля» вышел из-за стола, чтобы поприветствовать Шона. – Только на прошлой неделе про вас вспоминали. Добро пожаловать в Йоханнесбург.

– Здравствуй, Фрэнк. А ты, я вижу, слегка поправился, верно? – Шон ткнул его в жилетку, и Фрэнк усмехнулся. – Скажи-ка мне, Фрэнк, а Кэнди… миссис Раутенбах у себя?

– А-а-а! С тех пор как вы уехали, сэр, кое-что изменилось. – Портье улыбнулся с едва уловимым ехидством. – Миссис Раутенбах больше не существует на свете, сэр! Теперь она миссис Хейнс – миссис Джок Хейнс!

– Не может быть! Она вышла за Джока!

– Ну да. Как раз две недели назад – такой свадьбы наш Йоханнесбург не видывал с самой войны. Две тысячи гостей.

– А где она сейчас?

– На корабле, сэр. Плывет в Англию, потом на континент – полгода продлится медовый месяц.

– Надеюсь, она будет счастлива, – тихо пробормотал Шон, вспоминая тот блеск в ее глазах при расставании, блеск одиночества.

– Да с деньгами-то мистера Хейнса? Другого и быть не может! – с искренним удивлением воскликнул портье. – Вы у нас остановитесь, полковник?

– Если найдется комната.

– Для наших друзей у нас всегда найдется местечко. Надолго, сэр?

– На два дня, Фрэнк.

Тим Кёртис работал на шахте «Сити дип» главным инженером. Когда Шон заикнулся о ссуде, он рассмеялся:

– Черт возьми, Шон! Я же не владелец этой чертовой шахты, я всего лишь работаю здесь.

Шон сидел с ним за обеденным столом – и с его женой, с которой познакомился два года назад, когда та была еще невестой. Они настояли, чтобы Шон полюбовался их новорожденным, и ему показалось, что ребенок очень похож на щенка-сосунка бульдога. Правда, родителям об этом своем наблюдении он благоразумно не сообщил.

Шон продлил пребывание в Йоханнесбурге и нанес визиты в местные банки. Когда-то давно он имел с ними дело, но персонал давно сменился, и Шона озадачило, когда ему показалось, что управляющие каждого из этих заведений, казалось, слышали о нем.

– Полковник Кортни… А вы не тот самый полковник Шон Кортни из Наталя, владелец фермы Лайон-Коп?

Он кивал в ответ и тут же видел, как в глазах управляющего опускаются некие заслонки, словно ставни на окна дома, благоразумный хозяин которого остерегается грабителей.

На восьмой вечер он заказал себе в номер выпить – две бутылки бренди. И стал пить, размеренно и отчаянно, стакан за стаканом. Но сколько ни пил, залить чувство невыносимого отчаяния никак не получалось, даже наоборот, спиртное только усугубляло его состояние, раздувая проблемы и усиливая депрессию.

Он провалялся на кровати до самого рассвета, пока не побледнело желтое пламя газовых светильников. Голова кружилась, в висках стучало от выпитого бренди, а душа жаждала покоя – того покоя, который он находил только на широких просторах объятого тишиной вельда. Неожиданно перед его внутренним взором предстала картина: одинокая могила у подножия небольшого холма. Он явственно услышал, как над ней с жалобным воем проносится ветер, раскачивая стебли бурой травы. Так вот, значит, что такое настоящий покой, подумал он.

Шон неуверенно приподнялся и сел на кровати.

– Саул, – сказал он, охваченный глубокой печалью.

Еще давно он обещал самому себе совершить паломничество на могилу друга и до сих пор не исполнил обещания.

– Здесь у меня все кончено. Надо ехать, – проговорил он и встал.

У него закружилась голова, и, чтобы не упасть, он схватился за спинку кровати.

71