Когда опускается ночь

— Я спрашиваю вас — как спросил бы кого угодно: разве это не гнусно?! — с жаром воскликнул Фабио, когда священник вернул ему записку. — Запугивать памятью бедной покойной жены! Нагло намекать, будто я намерен снова жениться, хотя сам я и мысли об этом не допускаю! В чем тайная цель этого письма — и этого, и всех остальных, по сути таких же? В чьих интересах не пускать меня на бал? В чем смысл фразы «нарушать покой своей жены в ее могиле»? Неужели вам нечего посоветовать мне, неужели вы не придумаете плана, как выяснить, чья злодейская рука начертала эти строки? Ответьте мне! Ради всего святого, почему вы молчите?

Священник подпер голову рукой и, отвернувшись от лампы, словно ее свет резал ему глаза, отвечал донельзя тихо и спокойно:

— Я ничего не смогу ответить, поскольку не успел все обдумать. Тайну этого письма невозможно разгадать мгновенно. То, что содержится в нем, удивит и озадачит кого угодно!

— Что вы имеете в виду?

— Подробности я не могу вам сообщить, по крайней мере пока.

— Странно вы говорите — словно что-то скрываете. Неужели вы не можете сказать мне что-то определенное, не дадите никакого совета?

— Я бы посоветовал вам не ходить на бал.

— Не ходить? Почему?

— Если я приведу вам причины, то, чего доброго, лишь понапрасну рассержу вас.

— Отец Рокко, мне не по душе ни ваши слова, ни ваше поведение. Вы говорите загадками, сидите в потемках, спрятав от меня лицо…

Священник мгновенно встал и повернулся к свету.

— Я бы рекомендовал вам следить за собой и обращаться со мной в соответствии с правилами приличия, — произнес он тихо, но твердо, устремив на Фабио неподвижный взгляд.

— Что ж, не будем затягивать беседу, — произнес молодой человек, с видимым усилием взяв себя в руки. — У меня остался к вам один последний вопрос, а больше мне нечего сказать.

Священник наклонил голову в знак того, что готов его выслушать. Он по-прежнему стоял в ярком свете лампы — бледный, спокойный, непреклонный.

— Нельзя исключать, — продолжал Фабио, — что эти письма намекают на какие-то неосторожные высказывания моей покойной жены. Я спрашиваю вас как ее духовного отца и ближайшего родственника, пользовавшегося ее доверием: не говорила ли она когда-нибудь, что желала бы, в случае если я ее переживу, чтобы я воздержался от второго брака?

— Вы когда-нибудь слышали от нее подобные пожелания?

— Ни разу. Но почему вы уклоняетесь, почему отвечаете вопросом на вопрос?

— Потому что не могу вам ответить.

— Почему же?

— Поскольку я не имею права отвечать на вопросы, ответы на которые, как положительные, так и отрицательные, имеют отношение к тому, что я слышал на исповеди.

— Что же, теперь все сказано. — Фабио в ярости отвернулся от священника. — Я думал, вы поможете мне развеять завесу тайны, а вы лишь сделали ее еще гуще. Я не в состоянии понять ни ваших мотивов, ни ваших поступков, но говорю вам то же самое, что выразил бы совершенно иначе, если бы обращался к злопыхателям, написавшим эти письма, будь они здесь: никакие угрозы, никакие тайны, никакие заговоры не помешают мне завтра быть на балу. Я прислушался бы к убедительным доводам, но презираю запугивание. Вот лежит мой маскарадный костюм, и никакая сила на земле не помешает мне надеть его завтра вечером! — И граф показал на черное домино и полумаску, разложенные на столе.

— Никакая сила на земле, — улыбнулся патер Рокко, сделав упор на последнем слове. — Вы по-прежнему суеверны, граф Фабио. Или, по-вашему, маскарад — такое место, где потусторонние силы способны вмешаться в дела смертных?

Фабио вздрогнул и, отвернувшись от стола, пристально поглядел на священника.

— Вы только что предложили не затягивать беседу, — все так же улыбаясь, заметил патер Рокко. — Пожалуй, вы правы: прервавшись сейчас, мы сохраним возможность остаться друзьями. Вы получили мой совет не ходить на бал и отказались ему последовать. Мне нечего добавить. До свидания.

У Фабио явно была готова гневная отповедь, но не успел он произнести ее, как дверь комнаты открылась и затворилась снова, и священник исчез.

Глава III

Назавтра вечером, в час сбора гостей, указанный в приглашениях на бал-маскарад, Фабио еще не покинул своего дворца, а черное домино еще лежало на столе, нетронутое и забытое. Задерживался он не потому, что оставил намерение ехать во дворец Мелани. Твердая решимость быть на балу осталась непоколебимой, и все же Фабио все оттягивал и оттягивал момент отъезда, сам не зная почему. Словно бы некие неведомые силы удерживали его в стенах опустевшего дворца. Будто к огромному, безлюдному, тихому дворцу в ту ночь вернулась колдовская притягательность, утраченная в миг смерти его хозяйки.