Когда опускается ночь

Он снова посмотрел в зеркало и увидел, как Фабио после минутного замешательства жестом просит Нанину подойти. Та встала, прошла половину разделявшего их расстояния и остановилась. Тогда он шагнул ей навстречу и, взяв ее за руку, что-то серьезно прошептал ей на ухо. После этого он не сразу отпустил ее руку, а прикоснулся губами к ее щеке, а затем помог надеть маленькую белую мантилью, которой Нанина прикрывала голову и плечи, когда выходила на улицу. Девушка вся затрепетала и спрятала лицо под мантильей, а Фабио тем временем вышел в большую комнату и обратился к патеру Рокко:

— Что-то я сегодня особенно ленив или особенно туп. Сколько ни тружусь над этим бюстом, все мне не нравится. Придется прервать работу и дать Нанине полдня свободных.

Едва заслышав его голос, Маддалена, которая разговаривала с отцом, осеклась и, наградив очередным пренебрежительным взглядом Нанину, которая стояла на пороге, дрожа с головы до ног, вышла из комнаты. Когда она удалилась, Лука Ломи подозвал к себе Фабио, а патер Рокко занялся статуэткой — проверял, хорошо ли застывает гипс. Заметив, что все отвлеклись, Нанина попыталась ускользнуть из мастерской незамеченной, однако священник остановил ее, когда она пробегала мимо.

— Дитя мое, ты сейчас собираешься домой? — спросил он, по своему обыкновению, тихо и мягко.

Сердце у Нанины колотилось до того быстро, что она не могла ответить словами и лишь кивнула в знак согласия.

— Вот, возьми для сестренки. — И патер Рокко вложил в ее руку несколько серебряных монет. — У меня нашлись покупатели для салфеточек, которые она так славно плетет. Не надо приносить их ко мне, я вечером загляну повидать вас, когда буду обходить паству, а заодно и заберу их. Ты хорошая девочка, Нанина, и всегда была хорошей, и пока я жив, дитя мое, у тебя всегда будет друг и советчик.

Глаза Нанины наполнились слезами. Она еще ниже надвинула мантилью на лицо и попыталась поблагодарить священника. Патер Рокко ласково кивнул ей и прикоснулся рукой к ее голове, а затем вернулся к своей отливке.

— Не забудь передать мою записку той даме, которая завтра будет мне позировать, — напомнил Лука Нанине, когда она проходила мимо него к выходу.

Когда она ушла, Фабио вернулся к священнику — тот был по-прежнему увлечен работой над отливкой.

— Надеюсь, завтра работа над бюстом пойдет у вас лучше, — учтиво заметил патер Рокко. — Не сомневаюсь, у вас нет оснований быть недовольным натурщицей.

— Недовольным? — с жаром воскликнул молодой человек. — Я в жизни не видел такой прелестной головки! Да будь я в двадцать раз талантливее, и то не мог бы и надеяться передать все ее очарование.

Он зашел в дальнюю комнату, чтобы еще раз взглянуть на свою работу, задержался возле нее ненадолго, после чего тем же путем вернулся в большую мастерскую. Между ним и выходом стояло три стула. Проходя мимо, он рассеянно прикоснулся к спинкам первых двух, а третий пропустил, однако на пороге мастерской остановился, словно пораженный внезапной мыслью, поспешно вернулся и дотронулся до третьего стула. После этого он вышел в большую мастерскую, поднял глаза и перехватил полный изумления взгляд священника.

— Синьор Фабио! — с саркастической усмешкой воскликнул патер Рокко. — А вы, оказывается, суеверны! Кто бы мог подумать?!

— Моя кормилица была суеверной. — Молодой человек покраснел и смущенно засмеялся. — Она и привила мне некоторые дурные привычки, от которых я пока не избавился.

Он кивнул на прощание и заторопился прочь.

— Он суеверен, — прошептал про себя патер Рокко. Снова улыбнулся, ненадолго задумался, а затем, отойдя к окну, выглянул на улицу.

Слева виднелся дворец Фабио, а справа — кладбище Кампо-Санто, неподалеку от которого жила Нанина. Священник как раз успел увидеть, что молодой скульптор двинулся направо.

Прошло еще около получаса, оба работника ушли обедать, и Лука с братом остались в мастерской наедине.

— Теперь можно вернуться к беседе, которую нам пришлось прервать сегодня утром, — сказал патер Рокко.

— Мне нечего добавить, — обиженно отозвался Лука.

— Тогда послушай меня, брат, и послушай внимательно, — попросил священник. — Мне не нравится, в каких грубых выражениях ты говоришь о нашем юном ученике и твоей дочери, и еще сильнее не нравятся твои намеки на то, что будто бы мое желание видеть их мужем и женой (разумеется, при условии, если они будут искренне привязаны друг к другу) основано на корыстных побуждениях.

— Рокко, ты пытаешься поймать меня в западню гладких фраз, но я в нее не попадусь. Свои побуждения я знаю: я надеюсь, что Маддалена получит от этого состоятельного юноши предложение руки и сердца, — ведь она получит его деньги, а это будет выгодно для всех нас. Если угодно, называй меня грубым и корыстным, но вот истинная причина, по которой я хочу выдать Маддалену замуж за Фабио. И ты тоже этого хочешь — а по какой, интересно знать, причине, если не по той же?

— Какая мне польза от состоятельной родни? Что такое богатые люди, что такое сами деньги для человека моего призвания?

— Деньги нужны всем.