Кофе на утреннем небе

У Генри и Регины получается даже не фильм ода Регине, и не история про её болезнь, а история о любви. О человеческой любви, любви к жизни и искусству, о любви, которая не знает измен и предательств. «Ты – та мощная сила, которая не даёт мне умереть», – говорит она ему. «Ты тоже», – всё, что может ответить он. И конечно, тут становится понятно, как влип режиссёр, ввязавшийся в эту историю, и как, должно быть, ему тяжело. Потому что чем больше привыкаешь, тем больше привязываешься, чем больше привязываешься, тем больнее расставаться. И все чувства приходится разделять пополам.

– Как тебе это удалось?

– Что? – отзывалась из другой галактики Алиса.

– Передать эмоции. Иду и шмыгаю носом.

– Только не пускай пузыри. Это некрасиво.

Фильм ужасен и прекрасен одновременно. Он ужасен, потому что мы видим её, главную героиню, главную актрису фильма, главного сценариста, порой такую больную. Мы видим, как она снимает с головы клочья волос после химиотерапии. Распухшие от игл вены. Как её всякий раз тошнит. Как её крутит от невыносимой боли, а на глазах слёзы. В этом момент возникает внутреннее противоречие: как? Как можно это снимать? Имеем ли мы право смотреть это? Это жестоко. Генри, ты видишь, как ей плохо, но безжалостная камера направлена прямо в лицо, как дуло пистолета. Откуда в тебе силы снимать это?

– Мне заново приходится это переживать.

– Ты впечатлительный, я помню.

– Ты сдираешь с меня кожу.

– Я давно мечтала о такой кожаной куртке, – услышал я её смех.

Но ведь Реджи, как любовно зовёт её Генри, ни разу не сдалась, не закричала, не потребовала остановить к чёрту весь этот процесс съёмки. Ей становилось лучше и она улыбалась, жутко цинично шутила. «Вы ведь всем моим венам уже клички придумали, да? Свою опухоль я бы оставила как арт-объект, ведь это прикольно! К тебе приходят люди, а ты говоришь: вот смотрите, это моя опухоль!» По-взрослому мудро рассуждала о кино, о своей жизни и о своей смерти. Так спокойно, что невозможно понять: откуда в такой маленькой, в такой веснушчатой и со смешными зубами девчушке, откуда в ней столько сил? Она прекрасно знает, что умрёт, и вместо того чтобы биться в истерике, как её взбалмошная мамаша, стойко продолжает своё дело. «Если у нас не получится хороший фильм, значит, мы хреновые режиссёры, Генри».

– Куда ты пропал? Что-то со связью.

– Нет. Я читаю.

– Хватит паясничать, Максим!

– Хорошо, пойду за цветами. Ты во сколько будешь?

– Сегодня поздно. Сегодня церемония закрытия, мне нужно там быть. Все съедутся. Думаю, ты найдёшь, куда себя деть.

– Нет, конечно, куда я могу себя деть, кроме как в тебя, – не спеша шёл я через парк в направлении дома.

– Собери волю в кулак и жди.

– Волю в кулак, – посмотрел я на руку. – Как называется это занятие у итальянцев: пятеро против одного.

– Всё время всё опошлишь, – почувствовал я, как Алиса начала уже уставать, утешая меня.

– Хорошо, я что-нибудь приготовлю, – увидел пустую скамейку и припарковался.

– Отлично, я тебе позвоню.

И дальше – новые химиотерапии, новые операции, новые мечты о режиссёрской карьере. «На свою свадьбу я хочу вот такой букет!» – хитро подбадривает Регина Генри, зная, что никакой свадьбы никогда не состоится. Но она чувствует, что он страдает из-за неё, и всё время подбадривает его. Вот она квинтэссенция – высшего человеколюбия и мудрости, когда умирающий пытается избавить от страданий того, кто ещё будет жить.

Я стёр с глаз, разлагающую там моё мужество слезу.

Любовь и смерть – самое классическое и самое сильное сочетание. Мы видели сотни кинематографических смертей, красивых и не очень, зачастую не вызывающих никаких эмоций. Но наблюдать за смертью вживую (уже что-то жуткое есть в самой этой фразе «смерть вживую»), когда это не постановка, когда две секунды назад милая шутница ещё грустно улыбалась, а теперь лежит неподвижно – это испытание, описывать которое нет смысла, ибо слова здесь только всё обесценивают. Не находит слов и Генри Корра. Он лишь восторгается ей, так же, как восторгался в каждом кадре, в каждой, пусть и самой тяжёлой, сцене. Восторгался, когда её рвало в пластиковое ведро, когда она с грубым швом на животе лежала на надувном матрасе, когда она руками сдирала волосы, когда она доживала последние дни рядом с ним.

«Надо жить, пока она прекрасна, надо любить, чтобы она была прекрасна», – посмотрел я на солнце, как на жизнь, погрелся в его славе. Свернул свой сияющий глянец, потом следом свернул и бумажный. Сунув его в сумку, двинулся к своему урбанизму.

* * *

Алиса: Что с фотографом?

Максим: Всё нормально. Вот её ответ: «Максим, может, всё же для знакомства я вас пофоткаю немного где-нибудь… впервые увидеть вашу невесту в день свадьбы – это как-то не делается так… Думайте. Днём – перед моей работой, сейчас вообще-то на улице фотографировать надо где-то до 6. Позже уже как-то – НЕ ТО! Даже, если солнце, то всё равно это мгновенно уходит».

Алиса: Хм. Что делать? Это же не так всё важно. Нам чуть-чуть.

Максим: Обещала выбрать день.

Алиса: Это обязательно?