Кофе на утреннем небе

Максим: Да ладно, это же несложно.

Алиса: Цена?

Максим: Я так думаю, это бесплатно, вечером ей напишу ещё.

Алиса: А за свадьбу?

Максим: Пока не сказала.

Алиса: Ладно, но в целом она готова и согласна? Вообще мне кажется, она слишком серьёзно всё воспринимает.

Максим: Свадьба – это всегда серьёзно.

Алиса: Для тебя-то? Ты машину заказал?

Максим: Да.

Алиса: Я всё.

Максим: Отлично, жду, у Сенной будешь позвони, я тебя встречу, зайду пока на рынок.

Алиса: Хочу. На коленки, скорее. Забраться.

Максим: Время рассады: сажать твою попку на мои коленки.

* * *

Я медленно продирался сквозь суету расходов и прибыли. Базар кипел одним ярким компотом овощей и фруктов. В его урожайной суете я вдруг увидел мальца лет четырёх, который понуро брёл среди торговых рядов. Ручку мальчонки оттягивала огромная белая коробка из-под торта. Картонный короб бил его острыми углами по ногам и уже не радовал начинкой. Мальчик с надеждой вглядывался в полы взрослых пальто, словно мамонтёнок, который искал маму по цвету шкуры. Его щёки катали слёзы. Он шёл прямо ко мне. В груди у меня защемило, и даже навернулась слеза, совсем не та, что сейчас только вытер пацан со своего лица, слеза какого-то глупого сочувствия и жалости. Мне сразу захотелось усыновить его или хотя бы помочь найти мать, но та опередила меня. Она настигла сына сзади, нагнулась к нему и сначала как следует отругала, потом обняла так крепко, что глаза её заблестели.

* * *

Марина знала, в чём её проблема. Иногда она абсолютно не любила себя. Именно это не давало ей заострить свои чувства на ком-то ещё. «Как можно было так не любить себя? Как?» – задавала она себе один и тот же вопрос, здороваясь за ручку с холодильником, и тут же одёргивая свою. Внутри белого холодного шкафа в коробочке лежали свежие пирожные с ореховым кремом. Как можно было так себя не любить, лечь спать, так и не отломив от них ни кусочка.

Я открыл холодильник, там снег, мороз, тишина, рыба плыла к весне и хрустально замерла, в жабрах её как будто застряли слова, рядом горка замороженных куриных сердец. Я достал несколько кубиков льда, чтобы впрыснуть внутривенно себе вместе с виски: «Есть такие сердца, куда весна никогда не придёт», – вспомнил я про одну и закрыл морозилку.

Череп всегда был наполнен умыслом, а кажется смыслом. Худели чувства, полнота им не грозила, они бежали прочь, как пузырьки игристого в бокале, в пространство вырываясь ностальгией, ни слова (она мысленно за ними) сбежала… А я всё ждал, когда вернётся, четвертование души уже случилось. Лишь через некоторое время, когда уже привык, я понял, что не вернётся: иди, сшивай своё отрепье и в памяти провал задвинь расшатанную мебель. Я понимал, что уже не ворвусь в её темноту без штанов, крикнув бессердечному чувству её: «Займись же мною, любовь, что-то мне стало скучно!»

Воспоминания накатывались на меня, как тёплые волны моря, били беспощадно о берег действительности. В чувствах штормило. В шлюпке ностальгии меня несло в океан одиночества. Я стал слишком чувствителен. Даже когда смотрел на совершенно незнакомых мне людей. Пропуская через себя не только чужие боли, но и чуждые мне тревоги. Словно во мне текли не вены, а колючая проволока, словно у меня были не артерии, а провода, по которым бежал электрический ток. Я вздрагивал при каждом резком звуке, я не мог слушать плохие новости, меня беспокоили беды чужих людей, словно все они были моими близкими родственниками, их горе тревожило меня как своё, а может быть, даже сильнее, потому что у меня больше не было равнодушия. Вот что я потерял, неожиданно для себя сделал я открытие, словно с души моей сняли шкуру, которой она обросла за годы разлагающего благоденствия. Я не знал, как его можно вернуть, я завидовал тому большинству людей, которые могли себе это позволить, и, кажется, я начал понимать тех с ума сошедших людей, что утратили в какой-то момент безвозвратно.

* * *

– Может, сходим куда. Я наконец-то уволилась, – вытягивала она к потолку строчки своих волос и бросала.

– Ты разве работала?

– Да, женой.

– А чего ушла? Мало платили? – дунул я на её чёлку.

– Я бы сказала, не ценили. Что делать, если тебя не ценят?

– Поменяй ценник.

– Легче мужа. Ты его, случайно, не знаешь? – оставила она своё занятие и повернулась ко мне.

– У меня случайно не бывает.

– А что с любовью?

– Любовь – это же зависимость, я бы даже сказал – рабство!

– Рабство? Где душу хлещут плетями чувств. К чёрту свободу, я согласна быть рабой любви, только не рабыней отношений. Хорошо рассуждать о любви, когда есть жена.

– Так выйди замуж, в чем проблема?

– Выйди. Это же не в туалет выйти по нужде, тем более там занято. Это же должно быть по любви.

– А она такая фригидная, – вздохнул я.

– Не думаю. Поцелуй её нежно в шею. Глубина чувств измеряется количеством поцелуев на квадратный сантиметр женской шеи.

– Если бы я знал, где у рыбы шея. У золотой рыбы шея. У золотой рыбки шея.

– У неё – везде.

– Уже шесть, а мы ещё не ужинали, пора есть рыбу.

– Рыба иди сюда, мы тебя будем есть, – крикнул я на всю квартиру.