Кочевая жизнь в Сибири

Кочевые коряки обладают чрезвычайно добрым нравом. Они очень хорошо относятся к своим женщинам и детям, за все время моего общения с ними, продолжавшегося более двух лет, я ни разу не видел, чтобы кто-то ударил женщину или ребенка. Их честность замечательна. Часто они запрягали упряжку оленей после того, как мы покидали утром их стойбище, и догоняли нас на расстоянии пяти или десяти миль с ножом, трубкой или какой-нибудь мелочью, которую мы проглядели и в спешке забыли. Наши сани, нагруженные табаком, бусами и всевозможными товарами, оставались без всякого присмотра, но, насколько нам известно, ни одна вещь не была украдена. Многие племена относились к нам с такой добротой и гостеприимством, каких я никогда не испытывал ни в одной цивилизованной стране, ни среди христиан, и если бы у меня не было ни денег, ни друзей, я бы обратился за помощью к племени кочевых коряков с гораздо большей уверенностью, чем ко многим американским семьям. Жестокими и варварскими они могут быть только согласно нашим представлениям о жестокости и варварстве, но они никогда не совершают предательства, и я так же безоговорочно доверил бы свою жизнь в их руки, как и в руки любого другого нецивилизованного народа, который я когда-либо знал.

Ночь за ночью, по мере нашего продвижения на север, Полярная звезда приближалась всё ближе и ближе к зениту, пока, наконец, на шестьдесят второй параллели мы не увидели белые вершины гор в начале Пенжинского залива, которые отмечали северную границу Камчатки. Под прикрытием их заснеженных склонов мы в последний раз разбили лагерь в дымных ярангах камчатских коряков, в последний раз поели из их деревянной посуды и без сожаления простились с пустынной тундрой полуострова и её кочевниками.

Глава XXI

Первое обморожение – Оседлые коряки – Юрты в виде песочных часов – Вход по дымоходам – В корякской юрте – Особенности корякских ног – Путешествие на повозке – Чем плохи оседлые коряки.

Утром 23 ноября, в ясную погоду, в бодрящей атмосфере пятнадцати градусов ниже нуля, мы прибыли в устье большой реки Пенжины, впадающей в Пенжинский залив Охотского моря. Плотное облако тумана, висевшее над серединой залива, указывало на присутствие там открытой воды; но устье реки было сплошь забито крупными торосами – беспорядочным нагромождением зеленоватых плит льда, которые принёс сюда юго-западный ветер. Сквозь туман на высоком утёсе противоположного берега смутно виднелись незнакомые Х-образные очертания юрт деревни коряков-каменцев[79].

Послав погонщиков самим искать путь для переправы саней с оленями через реку, майор, Додд и я пошли пешком, с трудом пробираясь между огромными неровными глыбами чистого зеленоватого льда, карабкаясь на четвереньках по огромным айсбергам, проваливаясь в глубокие расщелины и спотыкаясь об острые обломки. Мы почти добрались до другого берега, когда Додд вдруг закричал: «Эй, Кеннан! У тебя нос весь белый, потри его снегом – быстро!» У меня наверняка и всё остальное лицо побледнело при таком известии, ибо потеря носа в самом начале моей арктической карьеры была бы очень некстати! Я зачерпнул пригоршню снега, смешанного с острыми осколками льда, и стал тереть бесчувственный орган до тех пор, пока не стёр на его кончике всю кожу, а затем продолжал тереть рукавицей, пока не устала рука. Почувствовав, наконец, болезненный трепет возвращающегося кровообращения, я ослабил свои усилия и поспешил по крутому утесу вслед за Доддом и майором в деревню.