Кочевая жизнь в Сибири

Мои новые погонщики были самыми ужасными, самыми злодейскими на вид коряками, каких только можно было найти во всех поселениях Пенжинского залива, а их упрямство и угрюмая глупость держали меня в постоянно дурном настроении с момента, как мы покинули Куиль и до самого Пенжины. Только периодически угрожая им револьвером, я мог заставить их работать. Они не знали, как удобно устраиваться на ночлег в плохую погоду, и напрасно я пытался их этому научить. Сколько я ни старался им объяснить и показать, как это правильно делать, они продолжали ночь за ночью рыть глубокую узкую яму в снегу для костра и сидеть на корточках вокруг неё, как лягушки вокруг края колодца, в то время как я разбивал лагерь для себя. В искусстве приготовления пищи они были одинаково невежественны, а тайну консервов они так и не смогли постичь. Почему содержимое одной банки должно быть сварено, а содержимое другой точно такой же банки должно быть зажарено – почему одна превращается в суп, а другая в пирог – это были вопросы, которые они серьезно обсуждали ночь за ночью, но о которых они так никогда и не смогли договориться. Поразительны были эксперименты, которые они время от времени проводили над содержимым этих непонятных жестяных коробок. Они готовили мне жареные пироги с помидорами и маслом, персики, сваренные в супе с консервированной говядиной, молочную кукурузу с сахаром, а сушеные овощи они разбивали на куски камнями. Никогда, даже случайно, они не находили правильного сочетания продуктов, если только я не стоял над ними и лично не руководил приготовлением моего собственного ужина. Однако, будучи невежественными в природе этих странных американских кушаний, они всегда проявляли любопытство, чтобы попробовать их, и их эксперименты иногда были очень забавными. Однажды вечером, вскоре после нашего отъезда из Шестаково, они увидели, как я ем маринованный огурец, и так как это никогда не входило в круг их ограниченного гастрономического опыта, они попросили у меня кусочек попробовать. Хорошо зная, каков будет результат, я отдал огурец самому грязному и убогому на вид оборванцу. Когда он откусил приличный кусок, его товарищи смотрели на него с затаённым любопытством, желая понять, понравится ли ему. На мгновение его лицо выразило забавную смесь удивления, недоумения и отвращения, и он, казалось, был готов выплюнуть эту гадость, но большим усилием воли взял себя в руки, изобразил на лице жуткое подобие удовольствия, причмокнул губами, объявил, что это «ахмель немельхин» – очень хорошо, – и передал огурец соседу. Последний был в равной степени удивлён и возмущён его неожиданным вкусом, но, вместо того чтобы признать свое разочарование и быть осмеянным другими, он также сделал вид, что это восхитительно, и передал его следующему. Шесть человек подряд прошли через этот откровенный фарс с величайшей серьёзностью, но когда все они попробовали и поняли, что стали жертвами, они одновременно разразились своими удивленными «тай-э-э!» и дали свободу своим давно подавляемым эмоциям. Яростные плевки отвращения, кашель и промывание рта снегом, последовавшие за этим, показали, что вкус к маринованным огурцам приобретается, и что человек в своём первородном состоянии им не обладает. Однако меня особенно забавило то, как они одурачивали друг другу. Каждый по отдельности, как только он обнаруживал, что стал жертвой, сразу решал поквитаться с другим, и ни один из них не признавался, что в маринованном огурце было что-то нехорошее, пока его не попробовали все. «Несчастье любит компанию», а человеческая природа одинакова во всём мире. Неудовлетворенные результатом одного эксперимента, они, тем не менее нисколько не боялись просить у меня образцы из каждой консервной банки, которую я открывал. Но как раз перед тем, как мы добрались до Пенжины, произошло событие, которое избавило меня от их назойливости и внушило им глубокое и суеверное почтение к жестяным банкам. Когда мы становились на ночь лагерем, мы обычно ставили наши банки в горячий пепел и тлеющие угли, чтобы они оттаяли, и я неоднократно предупреждал каюров не делать этого с закрытыми банками. Я, конечно, не мог объяснить им, что давление пара приведёт к тому, что банки лопнут, но я сказал, что это будет «аткин» – плохо – если они не сделают отверстие в крышке, прежде чем поставить банку на огонь. Однажды вечером, однако, они забыли или пренебрегли этой предосторожностью, и сидели на корточках вокруг костра, погруженные в свою медитацию, одна из банок внезапно взорвалась с громким звуком и большим облако пара, разбросав во все стороны куски кипящей баранины. Наверное, если бы под костром внезапно извергнулся вулкан, коряки бы так не удивились. У них не было времени вскочить и убежать, поэтому они все упали на спину, задрав ноги, и заорали: «Каммук! Дьявол!» – и… решили, что они погибли и попали в ад. Мой искренний смех, однако, со временем успокоил их и заставил несколько устыдиться своей минутной слабости, но с этого времени они стали обращаться с жестяными банками так, словно они были бомбами, и никогда больше не могли заставить себя попробовать хоть кусочек их содержимого.