Кочевая жизнь в Сибири

Груз в барке был выгружен ещё только наполовину, и следующие пять дней мы продолжали разгружать его лодками, но это была тяжёлая, утомительная работа, так как лодки могли добраться до корабля только в течение шести часов из двадцати четырёх, и эти шесть часов были с одиннадцати вечера до пяти утра. Всё остальное время корабль лежал на боку, и вокруг него было слишком мелко, чтобы подплыть даже по доске. В довершение всех этих забот и трудностей внезапно похолодало, градусник упал до -18°С, с каждым приливом пригоняло массы плавучего льда, они срывали большие куски медной обшивки с судна, и вскоре река так забилась льдинами, что нам пришлось тащить лодки на веревках. Однако, несмотря на непогоду и лёд, груз с судна медленно, но неуклонно выгружался, и к 10 октября на борту не осталось ничего, кроме нескольких бочек муки, солонины и свинины, которые не были нам нужны, и семидесяти пяти или ста тонн угля. Мы решили отправить их обратно в Сан-Франциско в качестве балласта. Приливы и отливы становились все выше и выше, и 11-го числа «Пальметта» впервые за почти три недели всплыла. Как только киль поднялся над отмелью, судно развернулось, вышло в море и встало на лёгкие якоря, готовое к отплытию на следующий день. С тех пор как на прошедшей неделе установилась очень холодная погода, команда негров больше не изъявляла желания провести зиму в Сибири, и, если только ветер внезапно не повернет на юг, ничто не могло помешать им благополучно выбраться из залива. Ветер на этот раз оказался благоприятным, и в 2 часа дня 12 октября «Пальметто» расправила свои паруса, подняла малые якоря и с легким северо-восточным бризом медленно двинулся в сторону открытого моря. Чудной музыкой прозвучало для наших ушей дружное «Взяли!» её негритянской команды, когда они ставили паруса! Барк была в безопасности в море. И мы не зря так торопилась: менее чем через неделю после его отплытия река и прилегающая к ней часть залива были так покрыты льдом, что останься судно здесь, его ждала бы неминуемая гибель.

Перспективы предприятия на вторую зиму были более благоприятными, чем когда-либо с момента его основания. Суда компании, правда, прибыли очень поздно, а одно из них, «Онвард», вообще не пришло, но «Пальметто» привез двенадцать человек, полный набор инструментов и запас провизии, майор Абаза отправился в Якутск, чтобы нанять восемьсот туземных рабочих и купить триста лошадей, и мы надеялись, что первого февраля работа начнётся полным ходом по всему маршруту.

Сразу после отплытия «Пальметто» я послал лейтенанта Сэндфорда и его двенадцать человек в лес на реке выше Гижиги, снабдив их топорами, снегоступами, собачьими упряжками и провизией, и поручил им рубить лес на столбы и строить дома по тундре между Гижигой и пенжинским заливом. Я также отправил в Ямск небольшую группу туземцев под командованием мистера Уилера с шестью санями, нагруженными топорами и провизией для лейтенанта Арнольда, а также депеши для отправки майору Абазе. Пока что на побережье Охотского моря больше нечего было делать, и я приготовился снова отправиться на север. Мы ничего не слышали от лейтенанта Буша с его отрядом с первого мая прошлого года, и нам, конечно, хотелось узнать, какие успехи он достиг в рубке и сплаве столбов по реке Анадырь, и каковы его планы на зиму. Позднее прибытие «Пальметто» заставило нас опасаться, что судно, направлявшееся в Анадырь, также могло задержаться, что поставило бы лейтенанта Буша и его команду в очень неприятное, если не опасное положение. Поэтому майор, отплывая в Охотск, приказал мне первым же зимним путем отправиться в Анадырск и выяснить, прибыли ли суда компании в устье реки и нужна ли помощь Бушу. Так как в Гижиге меня уже ничто не задерживало, я собрал свой походный экипаж и запас меховой одежды, нагрузил пять саней чаем, сахаром, табаком и провизией и 2 ноября с шестью казаками отправился в свое последнее путешествие к Полярному кругу.

Во всем своём сибирском опыте я не могу припомнить ни одного путешествия, которое было бы так уныло, как это. Ради экономии на транспорте я решил не брать с собой ни одного из моих американских товарищей, и теперь, сидя в одиночестве у костра, сожалел о своей самоотверженной бережливости и скучал по сердечному смеху и добродушным шуткам моего верного друга Додда. В течение двадцати пяти дней я не встретил ни одного цивилизованного существа и не сказал ни слова на моём родном языке, так что к концу путешествия я был бы рад поговорить с умной американской собакой. «Одиночество, – говорит Бичер[115], – для общественной жизни то же, что пауза для музыки, но путешествие, целиком состоящее из одиночества, не более занимательно, чем музыкальное произведение, целиком состоящее из тишины – только живое воображение может сделать что-нибудь из того и другого».