Книга вторая. Как я был волком

— Любовь да будет непритворна, отвращайтесь зла, прилепляйтесь к добру. В усердии не ослабевайте. Утешайтесь надеждою. В нуждах ближних своих принимайте участие.

Руки Фриста оставили головы девушек и приняли со столика две чаши:

— Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими. Будьте единомысленны между собою.

Протянутые чаши были обняты девичьими ладонями и поднесены ко ртам. Горла одновременно дернулись, совершая глоток…

Люрана задохнулась, глаза вытаращились, и кашель сотряс тонкое тельце.

— До дна! — жестко приказал Фрист, воздев руки в стороны.

Похож на ангела: отвисшие рукава создавали полное впечатление крыльев.

Верана спокойно глотала. Пересилив себя, Люрана хлебнула еще раз. Лицо перекосилось. Отдышавшись, она храбро допила остаток. До меня добрался слабый запашок алкоголя. То самое варево со стола с угощениями. Пиво не пиво, квас не квас. Местная бормотуха.

Опустевшие чаши вернулись на столик, а торжественный голос Фриста продолжал:

— Не высокомудрствуйте, но последуйте смиренным. Не мечтайте о себе. Не воздавайте злом за зло, но пекитесь о добром пред всеми человеками. Не мстите за себя, но дайте место гневу высшему. И если враг ваш голоден, накормите его. Если жаждет, напоите его, ибо, делая сие, соберете ему на голову горящие уголья. Не будьте побеждены злом, но побеждайте зло добром. Да пребудет так!

Руки взметнулись вверх, уронив рукава. Девушки вновь грохнулись на колени, отвесили земной поклон и замерли в нем.

— Да не отойдут слова сей проповеди от уст ваших, поучайтесь в них день и ночь, дабы в точности исполнять все, что сказано. Поднимитесь.

Два нежных личика вновь оказались на уровне груди своего полубога, одно — наивное и испуганное, второе — серьезное, томимое неким ожиданием.

— Люрана и Верана! — Фрист склонился к столику. Пальцы обеих рук окунулись в горшочек и вышли обратно оранжевыми, обтекая яркими каплями. — Да сгинут в вечности прежняя жизнь, прежние думы и прежние имена! Да примет вас новый мир, как вы принимаете его!

Яркие полосы прочертили лбы соискательниц поверх черно-белой абстракции. Словно солнечные лучи осветили сумрак долины. Девичьи глаза с изумлением уставились друг на друга.

— Ой! — не сдержала восхищения Верана.

Оранжевые пальцы опять развернули их лица на режиссера спектакля:

— Удалите с себя детские одежды, ибо недостойны вас отныне.

Фрист смотрел на девушек. Они, не мигая, смотрели на него. В глазах — дикое смущение женственности и одновременное проявление высшей мужественности. Тонкие пальчики бездумно и покорно развязывали пояса. Через миг веревочки упали. Взятые за плечики, лоскуты ткани взвились через головы и присоединились к пояскам. Босые ножки боязливо переступили с места на место. Вынужденная обнаженность давила на мозг невозможностью прикрыться, девчонки оказались в моем положении, когда я раздет, а все — наоборот. Пустота тронного зала была кажущейся. Забыв, что следить нужно и за мной, стражники голодными собаками лакали глазами и мыслями молочные реки и сметанные берега. Ладно, их из дворца не выпускают, ничего кроме стен за всю жизнь не видят. Но так же вязнул на неровностях взгляд Фриста, в местах попадания вызывая гусиную кожу и скукоживающе-выпирающее вытягивание. Девушки ежились, но стоически держались.

Пальцы вновь окунулись в горшочек. Теперь в другой. Окрасившиеся красным пятерни возложились на плечи соискательниц:

— Краски — враги серости.

Фрист сделал паузу, во время которой ладони начали медленно опускаться, оставляя рвано-алые потеки.

— Желания — враги однообразия.

Растопыренные кисти приблизились к дрогнувшей трепетной мякоти.

— Мужчины — враги одиночества.

Кадык «художника» передернулся, как затвор помповухи, взор запотел. Он разве что не облизался. Ласковая тяжесть обожгла его руку, растекаясь по пальцам и принимая форму ладони. Вот ведь, старый хрыч. Сто лет в обед, ни одного ровесника на всю долину, а все туда же. Ау, ваше псевдосвятейшество, вы где?

— Вожделение — признак взросления. Наслаждение — награда за муки. Дети — награда и плата за наслаждение. — Новые пригоршни красок размазывались по соискательницам сверху донизу, сопровождаемые грудным пеленающим баритоном. — Чувствуете — будто вспугнутые бабочки проснулись у вас внизу живота. Взмахнули крыльями. Разлетелись теплым туманом по выпотрошенному ожиданием телу.

Музыкой небесных сфер плыли в ушах гипнотизирующие слова. Слова распадались на звуки — многомерные, опутывающие, разлетающиеся салютом и вновь впивавшиеся в кожу тучами въедливых мошек. Обрастая шипами и щупальцами сопутствующих мыслей, они цеплялись за овраги извилин и пропахивали новые борозды в оледеневших мозгах. Девушки таяли и доверчиво прижимались, предоставляя больше возможностей, когда руки с красками не доставали до спин и прочего. Их бил озноб ностальгии о будущем, уже столько раз воспроизведенном в грезах, что ставшем реальным воспоминанием. Воспоминанием чувств. Образов. Но не ощущений. И теперь они растворялись в ощущениях.