Книга снов

Еще Грег говорил мне: «Генри, уйди вовремя из профессии! После всех этих военных командировок тебе нужно обзавестись семьей. Но не между ними. Ты не должен требовать от жены и детей, чтобы они замирали от страха каждый раз, когда ты со своей каской, бронежилетом и загранпаспортом выходишь из дома. Подожди, пока война тебе не приестся, а потом рискни жить по-настоящему. Найди ту, которая полюбит тебя и смирится с тем, что ты не спишь по ночам, так как в твоей голове идет война. Но не затягивай, крайний срок – тридцать пять лет, в этом возрасте войну нужно отпустить. Только в этом случае у тебя остается шанс, что и война отпустит тебя».

Но как создавать семью, если не решаешься даже поцеловать женщину, не говоря уж о том, чтобы остаться с ней?

Когда самолет приземляется, голова раскалывается от боли.

По пути из немецкого военного аэропорта в американский лагерь в Кабуле пью воду из походной фляги. Я уже не раз бывал в измученном городе – так афганцы называли Кабул. Говорят, если слишком часто там бывать, то однажды останешься навсегда.

Я вспоминаю торговца чаем, в мой последний визит он пришел в лагерь голландцев и взял меня с собой в кабульский дом опиума, чтобы представить мне так называемого экстремиста, который встал на путь исправления. Мы пили. Курили опиум. И хотя в глинобитных домах афганцев нет ни туалетов, ни окон, зато в каждом обязательно имеется шкаф с «калашниковым», а за домом – маковый сад.

Может, с этого стоит начать заново. Опиум. Свобода. И никаких снов, никогда, мне опостылели сны. Всю свою жизнь я вижу сны и устал, так устал.

– Вы слишком рано! – орет на меня комендант американского лагеря. – Мы ожидали вас только через три дня!

– В этом недостаток свободной прессы, – отвечаю ему. Я понимаю его недовольство. Они могут присматривать только за определенным количеством репортеров. Присматривать в обоих смыслах. Американцы с большим удовольствием работали бы только с журналистами, которых можно контролировать, с теми, кто входит в состав их подразделений. «Наши» репортеры не могут оставаться независимыми.

Я отправляюсь на грузовике с мулами прямо в Кабул, минуя коменданта. Грег присылает на почту сообщение о том, что «Тайм Атлантик» хочет задать мне несколько вопросов после возвращения из Кабула.

Опаляющая жара Афганистана отличается от жары в Судане. Сухая, отдающая огнем, выхлопными газами, сладким чаем и карри. Я иду по пыльной глинистой земле мимо палаток, предлагающих нут в серых мешках. На большинстве надпись – «Почта Германии», это старые почтовые мешки бундесвера.

Пахнет бараниной, которую жарят на открытом огне и приправляют персидскими специями. Торговцы предлагают, громко крича, товары из корзин, навьюченных на ослов: инжир, финики или дыни. В открытых торговых рядах среди шелковых платков, старых нарядов европейского образца и всякого электронного хлама сидят продавцы и травят анекдоты, обсуждают заголовки газеты «Анис». По базару неспешно прохаживаются женщины в голубых бурках до пят или в черных нихабах, в прорези которых видны одни глаза, но большинство носит модные дупатты, шарфы, которые оставляют лицо открытым и заставляют думать скорее о Грейс Келли в модном головном уборе, чем о браке по принуждению.

Меня мучит жажда.

Я вижу солдат с автоматами, безногих попрошаек на низеньких тележках. Вижу бумажных змеев в голубом мерцающем воздухе прямо над башней мечети. На солнце блестят осколки стекол, привязанные к нитям, – ими нужно как можно быстрее перерезать нить, удерживающую змея соперника. На горизонте виднеются белоснежные вершины Гиндукуша. Белоснежные, как традиционная одежда двух проходящих мимо мужчин – на них широкие шаровары и свободные рубашки до колен.

Я ищу информатора, с которым общался в прошлый раз. Пробиваюсь сквозь толпу, мимо толстых менял денег, мимо верблюжьих голов, сваленных в тачки, продавцы которых ласково заманивают покупателей. Мимо овечьих кишок, которые сереют на солнце и вокруг которых роятся черные жужжащие облака мух.

Я покупаю мятный чай и пью его маленькими жадными глотками. Во рту все расслабляется.

Откуда вдруг появился этот малый, я не знаю. Он вырастает прямо передо мной, качает головой и, подняв руки вверх, начинает меня в чем-то убеждать.

«Что?» – хочу я спросить его, подыскиваю подходящие персидские слова, переспрашиваю на диалекте дари, который перенял от солдат:

– Чего ты хочешь?

Он показывает на свою фляжку. Да, я тоже хочу пить. Всегда, так как жажда отступает лишь ненадолго.

Но как смотрит этот мальчик на меня!

Неспокойно. Гипнотически. В глазах огонь.

Как свечи, что горели рядом с матрасом на полу в Вау в ту ночь, когда я переспал с Марифранс.

Я оборачиваюсь. Неужели за мной следят?

Я же не спал с Марифранс! Да, я представлял, как все могло быть, в самолете, прежде чем заснуть. Но не спал с ней.

Меня мутит. Жара. Алкоголь. Жажда.

Парнишка трясет меня за руку. Ему всего-то лет восемь, и выглядит он как чайный мальчик в одном из правящих домов Кабула. Слуги, рассыльные, мальчики на все случаи жизни.

Подразумевается – на все без исключений.