Книга снов

– Он умел, – начинаю я, запинаюсь и поправляю себя: – Он умеет слушать, как никто другой. Когда твой отец кого-то слушает, то в этот момент для него будто нет никого важнее рассказчика. Он может разговорить любого. Словно рядом с ним ты начинаешь гораздо лучше видеть самого себя. Будто одно лишь его присутствие заставляет проговорить действительно важные для тебя вещи. И то, что ты никогда раньше не произносил, потому что боялся насмешек. Или что кто-то закатит глаза. Или потому, что сам еще ничего не понимал. Благодаря Генри людям удается показать, кто они на самом деле.

На меня накатывают воспоминания. Генри, его манера рассказывать, его голос, воспроизводящий поющие звуки его родины, но при этом он не обращает на акцент никакого внимания, дабы не подчеркивать, что он француз, который лишь сменил свое имя с Ле Гофф на Скиннер.

– Твой отец бретонец, или, точнее, сбежавший с родины бретонец, который оставил все в прошлом: родной язык, умершего отца, умершего деда, могилы матери и бабки. Каким одиноким может быть человек, я поняла, лишь встретив твоего отца: не иметь никого, кто знал тебя еще до того, как ты сам начал себя осознавать, никого, кто любил бы тебя только за то, что ты есть. Ты отрезан от мира, когда у тебя есть только ты.

Он великолепно владел английским, но о себе или своих чувствах никогда не говорил. Кто знает, быть может, потому, что ни на каком языке, кроме родного, мы не можем выразить нашу суть?

Я вспоминаю наш последний разговор. Мы вели его здесь, и Генри пил не только чай, но и виски. Морщинки вокруг его глаз углубились. Вечный скиталец, он убегал от себя и одновременно искал себя. Ему никогда не удавалось сбежать, он всегда выслеживал себя.

Я замечаю, что действительно необычные люди никогда не догадываются о том, насколько они необычные.

– Я пишу о наркобаронах в Мьянме, для которых реальность – это бедность, богатство и наркозависимость. Я встречаю женщину, которая сдает живот в аренду бездетным парам и делит всех на виноватых и невиноватых: пара не виновата в своей бездетности, а она сама зато может загладить вину, которая, по ее мнению, досталась ей из прошлой жизни. Я беседую с одиннадцатилетним гениальным пианистом, который уже сейчас виртуознее Колтрейна[16] и Чинкотти[17]. Его зовут Джек. Джек говорит, что если ты что-то любишь, то нужно практиковаться, а если ты чему-то уже научился, то тренируешься дальше. Иначе зачем человеку такая долгая жизнь? И это говорит маленький парнишка, который, несмотря на свой возраст, понимает в жизни побольше всех остальных.

Об этом рассказывал Генри в последний раз. Он приехал в Лондон, переполненный нетерпением и отчаянием, а я была готова в любой момент сорваться и прокричать: «Черт побери! Что все это значит? Давай будем вместе. Люблю тебя. Я люблю тебя так сильно, люблю таким, какой ты есть. Давай будем вместе в этой жизни и во всех последующих, ты никогда не надоешь мне».

И что же? Он рассказывает о множестве людей. И никогда – о своем сыне Сэмюэле.

Я вращаю глобус. Он делает несколько оборотов, и вот будто машина времени перебрасывает меня на два года назад.

– Я пишу и путешествую, пью и пытаюсь избегать ночи. Сумерки – это линия фронта. В Исландии я встретил Этьена. Этьен перебрался в Исландию из Канады, он морской картограф и видит мир таким, каким его никогда не увидит большинство людей: как голубую планету, находящуюся преимущественно в жидком, а не твердом состоянии. Эта «нетвердость» и есть подлинная реальность, – сказал Генри и провел пальцем по контурам континентов на этом великолепном глобусе. – То, что мы уже исследовали, по площади гораздо меньше непознанного. Другими словами, мы видим мир, но не знаем его. Реальность больше нас.

И именно эту фразу я сейчас повторяю Сэму.

Он медленно кивает, в его глазах я читаю вопрос: а я? Обо мне он говорил?

– Чай готов! – кричит Эмма.

Сэм приносит поднос, пока я отвожу мотоцикл на задний дворик. Потом мы поднимаемся на лифте издательства, который в былые времена служил грузовым подъемником для магазина тюльпанов. Внутри он изукрашен изображениями листьев тюльпанов, цветов и луковиц. Лифт останавливается на четвертом этаже, где работают Рольф, Андреа и Поппи. Оттуда металлическая винтовая лестница ведет наверх, в мою квартиру.

Рядом с каждым столом, заваленным бумагами, стоит либо диван (Рольф), либо несколько кресел (Поппи), либо деревянная скамейка с вышитыми подушками (Андреа). Рольф любит окружать себя восточной мебелью, и рядом с его световым столом стоит еще стол из ателье, где иногда он собственноручно создает акварели для наших обложек или изготавливает эстампы на ручном прессе. Поппи собирает вокруг себя все, что связано с готикой, а Андреа обкладывает себя книгами и хранит рукописи в аккуратно подписанных контейнерах из оргстекла.