Книга белых ночей и пустых горизонтов

Какая интересная грамматика: лет через двадцать я поймал… прошлое время в будущем.

Неправильное — скажет грамотей, а я не спорю.

В словаре Ушакова «Проверщик» — правильное слово, а «проверяльщик» — просторечие, но «проверщик» скрежещет во рту, как песок, а «проверяльщик» — устрица на языке. Маслёнок! С мягкими «я» и «эль».

Замечу, «эль» всё время улыбается.

Когда плотва на Соже не клевала, склоняясь с лодки, я произносил все буквы алфавита, следя за выражением лица.

«Эль» — самая улыбчивая буква, но откуда я знал ритуалы?

Поймав лосося, надо что-нибудь оставить… С десяток папирос для проплывающих туристов или хлеба для птиц.

*

На ледниковых валунах сияло полнолуние. В такие вечера становится слегка не по себе.

Тихо вошёл Олег и молча снял с плеча кусок продавленной коры.

Марухин засвистел.

Мы вышли на крыльцо.

Под берёзой висела огромная сёмга, как НЛО.

Полнолуние.

— Да, в полнолуние такие входят в Умбу.

— Не меньше двадцати.

— Неделю я ловить не буду, — сказал Олег.

Она ушла из Умбы и вернулась, без карты Атлантического океана, без компаса и без секстанта определяя свой маршрут по звёздам.

Дальше думать боюсь… Повтор из «Золотой блесны», написанной во времена пустых читальных залов.

*

А что нам делать, если мы такие? Варить кору?

Хрящи и нежный жировой покров на голове лосося обладают живительной силой.

Усталости как не бывало. Крепкий чай утверждает блаженство в желудке.

Лежу и чувствую, как прибывают силы, записывая что придёт на ум.

Во времена Булганина и Маленкова (я помню их портреты) было много подёнок и майских жуков.

Язей ловили прямо возле города.

Во времена Хрущёва под баржами ещё клевали голавли, в лесу я извинялся, пробегая мимо подосиновиков, и собирал по триста белых до обеда, а подосиновикам места не было в корзине.

Зайцы ещё выскакивали из-под ног…

В первые годы Брежнева исчезли майские жуки и бабочки-подёнки.

Цветной экран ещё не отменил вечерние гулянья на Первомайской улице, и на Друти ещё ловились щуки.

Помню запах грозы и тихий пионерский лагерь. Пустой. Одни уехали, другие не приехали.

— Пересменка, — сказал нам вожатый Валерий Попов, мой бывший одноклассник.

Вода уже хлестала по стеклу пустого домика.

Койки были короткие, но поджимать колени к подбородку мы привыкли.

В руке Попова появилась фляжка.

— Мальчики не опасны. Надуют что-нибудь такое, неприличное, напишут «дирижабль», и запускают девочкам в палату. Один ещё висит на дереве, надо сбить до приезда гостей.

Попов показал нам рогатку и гвозди, нарубленные долотом. Понизил голос:

— Девочки опасней, особенно тихони.

Фляжка пошла по кругу.

В окне блестели молнии, и по грозе полз таракан.

На подоконнике лежала жёлтая зубная щётка из пластмассы, ей ничего не стоит пролежать с десяток миллионов лет, до пересменки человечества.

Утром гроза утихла.

Мы вышли из пустого лагеря. Мокрая мачта для подъёма флага, лужи на линейке. И ликующий возглас:

— Попал!

Но приближался ужас пересменки. Домики съёжились. Попов отпил из фляги, как горнист, и зашагал в столовую.

*

Минуты изумления, возникшие в минуты страха, в четвёртую неделю сентября, когда в лесах идёт звериный гон, и у лосей глаза налиты кровью, а на реке инспекторы сплывают по течению, не заводя мотора, надпочечники нарушителя запретов выбрасывают в кровь адреналин, и возникает изумление перед реальностью непостижимого.

Вращаясь миллионы лет вокруг своей оси, Земля не замедляет и не ускоряет своего вращения ни на одну минуту.

На идеальном расстоянии от Солнца (плюс минус 50), в оболочке озона, в дождях и в цветах, с запасами воды для бесконечной жизни…

Замечу заодно, что на Венере идут дожди из серной кислоты, а на Земле в осинах моросит тончайший грибосей, и от счастья не стыдно заплакать.

Зачем я здесь? И где моё начало?

Ведь я и верю и не верю в Бога и не согласен со своим пределом.

Крапивин подаёт сигнал, показывая вправо. Там — инспектор, бесшумно плывущий над безднами Умбы.

Нет, что-то здесь сильнее моего ума. За миллионы лет ни на одну минуту…

*

(Вокзал в Архангельске во времена запрета на ловлю сёмги спиннингом и нахлыстом)

Вот пассажир в плаще и шляпе из велюра легко несёт обычный чемодан, но вены вздулись на его руке…

Турист с байдаркой подошёл к плацкартному вагону.

Брезентовая лямка врезалась в плечо, и это странно, ведь байдарки делают из алюминия.

— Распакуйте, пожалуйста, вашу байдарку. — И загорелое лицо бледнеет.

Марухин и Олег со спиннингами, сумками и рюкзаками — уже в купе.

У входа на перрон их передвинули, проверили на вес…

В соседнее купе вошёл какой-то музыкант с цветами и аккордеоном.

— А я вас знаю, — говорит Марухин, помогая Чепелеву снять аккордеон (футляр с уловом).

Знакомство на глазах у проводницы, на всякий случай.

Провожающих просят покинуть вагоны.

По радио играет марш «Прощание славянки».

Плывёт перрон. В окне мелькают голые леса, но впереди у нас вторая осень…

За Вологдой берёзы станут жёлтыми.

За Ярославлем запылают клёны и осины.

«133-й-Я» идёт до Минска.

За Вязьмой лес ещё зелёно-жёлтый, с преобладанием зелёного (за Оршей), по мере продвижения к Березине — почти зелёный, с редкой желтизной. Вторая осень…