Выскользнув из-за ширмы, Джеймс осторожно просочился в ближайшую дверь:
Он снова приподнял заслонку фонаря, разглядывая помещение: высокие пустые шкафы с распахнутыми дверцами, сплошь покрытая пылью посуда на деревянных стойках, обшитых досками, несколько рваных мешков… В одном углу темнел распахнутый люк – там обнаружилась лестница, спускающаяся в крохотный погреб. Внизу было адски холодно и сыро – сказывалась близость Остовов. Погреб оказался забит рассохшимися коробками, корзинами, изъеденными крысами, стопками дешёвых мисок – из таких обычно ели слуги.
Эшер выбрался наверх и обошёл остальные здания, окружавшие дворик. Под чэньфанем – основным зданием, большим, выходящим окнами на юг, где, как правило, официально принимали гостей, а также располагались покои хозяина и хозяйки дома, – нашёлся ещё один подвал, побольше, на этот раз облицованный кирпичом. Вниз вела узкая лестница – по всей видимости, это была кладовая для более ценных вещей, вырытая в более ранние годы. Там нашлись давно забытые ценности – бронзовые курильницы старинного образца, небольшой сундук, доверху забитый потемневшими от времени шёлковыми свитками с официальными изображениями чьих-то предков, изящная пипа, инкрустированная перламутром.
Покинув кладовую, Джеймс отправился дальше, но у «заднего дома», лежавшего за чэньфанем, никаких подземных ходов не нашлось, так что он поспешил по крытому переходу туда, где, по его подсчётам, располагался второй заброшенный дворик.
Здесь клубилась пыль, зияли высохшие водоёмы, когда-то полные золотых рыбок, торчали пустые кадушки из-под декоративных деревьев…
А в воздухе висел гнилостный, назойливый рыбный запах Иных, от которого у Эшера по спине побежали мурашки.
Сильнее всего воняло рядом с чэньфанем. Возле запертых дверей здания сновали крысы. Зато замок оказался совсем новеньким и ярко блестел, отражая свет фонаря. Эшер вскрыл его и аккуратно толкнул двери – и в этот момент откуда-то из глубин дома, как будто бы из подпола, раздался тихий голос, повторяющий «Ма-ма…»
В китайском языке, как ни странно, этот набор звуков означал то же самое, что в английском.
«Мама».
Эшер прикрыл глаза, сообразив, что собиралась сделать госпожа Цзо и что делала уже не раз.
От этой мысли ему стало дурно.
«Истинные Князья Ада – наши собственные семьи», – сказал тогда отец Орсино.
Судил ли он по собственному опыту?
В бывшей спальне, примыкавшей к центральному залу чэньфаня, нашёлся ещё один люк – судя по всему, прежде там стояла кровать. Рядом с чёрным проёмом находился маленький столик, наполовину заставленный пустыми фарфоровыми чашечками и бутылочками, источавшими мерзкий металлический запах. Эшеру подумалось об экспериментах Карлебаха и о тех составах, которые он давал своему ученику Матьяшу в попытке остановить процесс превращения в нежить. Или, наверное, в данном случае хотя бы замедлить этот процесс настолько, насколько возможно?
Края столика и пол вокруг люка покрывали тёмные кляксы, похожие на пятна застарелой крови.
Джеймс наклонился над проёмом, и оттуда послышался чей-то тихий голос:
– Это вы, тётушка?
И тут же следом – жалобный плач, похожий на козлиное блеянье: «Мама…»
Эшер ненадолго прижался лбом к стене. Из темноты проёма донёсся металлический лязг – то ли цепи, то ли решётки… Запах человеческих экскрементов смешивался с гнилостной вонью яо-куэй. По всей видимости, в поместье было не так уж много желающих прибираться там, внизу, где в тёмных камерах томилось двое людей – возможно, уже бывших людей. Эшер на цыпочках вернулся обратно к двери, ведущей из спальни в центральный зал…
… и тут же метнулся в сторону, уходя от меча, промелькнувшего в свете фонаря в считаных дюймах от его лица.
Лезвие замерло на середине замаха. Сверкнули круглые стёклышки очков.
– Эшу-сенсей…
Граф Мизуками поднял руку, показывая, что не ждёт ответа.
Джеймс ухватил его за локоть и потащил через зал на улицу, под свет звёзд. Меч графа с хищным шелестом вернулся обратно в ножны. Судя по лицу Мизуками, он едва ли удивился, увидев Эшера живым и здоровым.
– Они там, внизу?
– Заперты в камере, – шёпотом откликнулся Джеймс. – За ними явно ухаживают, и они всё ещё не разучились мыслить и говорить. Один из них – сын госпожи Цзо, второй – племянник.
Мизуками шумно выдохнул. А затем, помолчав, сообщил:
– Они могли столкнуться с