Князь Пушкин

— Никифор Иннокентьевич, не так ли? — прищурился дед, явно напрягая память, — Селивёрстов?

— Так, именно так. Вот, только намедни из газеты узнал про ваш титул новый, а тут и вы сами, как гром среди ясного неба. А ведь мы в последний раз виделись, когда вы ещё предводителем дворянства были. Не припоминаете? Вы тогда ещё прощальный званый вечер в Дворянском Собрании закатили.

— Как не помнить. А вы-то здесь каким образом очутились? — свернул дед с явно опасной темы, так как мне было видно, каких усилий ему стоит вспомнить этого человека, достаточно безликого на вид.

— В качестве губернского секретаря исполняю обязанности представителя удельного ведомства Опочецкого уезда.

— О, вот вы-то нам и нужны. Можно сказать, мы прямо в цель с первого раза попали, — обрадовался дед.

— Тогда не изволите ли в дом пройти. Там у меня, правда не прибрано, но насчёт ужина я тотчас распоряжусь, — засуетился господин Селивёрстов.

— И поужинаем, и переночуем у вас, — по-хозяйски тут же нашёлся Пётр Абрамович, — И напитки мои оцените. Вроде весьма недурственные. Как знал, с собой захватил.

Ай да Ганнибал! На ходу подмётки рвёт!

Думаю, и часа не пройдёт, как после дегустации дедовских наливок и водки трёх сортов, губернский секретарь нам выложит всё, как на духу.

Собственно, основное я услышал значительно раньше. Почти в самом начале беседы.

Вельские земли включали в себя сорок шесть с половиной тысяч десятин* пахотной земли. Плюс семьсот тридцать три — неудобья, и больше тысячи — чересполосицы, как здесь называют берега рек, болот и озёр, которые меняют своё положение и учёту не подлежат, а то и границы соседних участков, не привязанные к твёрдым ориентирам.

* 1 десятина земли — это 1,0925 гектара.

Ко всему этому громадному земельному наделу прилагалось пять тысяч сто восемьдесят семь ревизских душ, проще говоря — лиц мужского пола самого разного возраста.

— Твою ж дивизию! — высказал я своё впечатление от услышанных цифр, когда мы разошлись заполночь спать и я остался один на один с тульпой, — Сколько же земли! А я — ни разу не агроном!

— Александр Сергеевич, а вы поля внимательно рассмотрели? — вкрадчиво поинтересовался у меня Виктор Иванович.

— Было бы, на что смотреть. Такие же жалкие колоски, что и у деда на полях. Эх, вот в моём мире пшеница колосилась, так колосилась! А рожь как стояла!

— А какие сорняки на полях растут, запомнили?

— Мы что, сорняки собираемся выращивать? — ехидно поинтересовался я в ответ.

— Конечно нет, но всё же вспоминайте, что вы видели. Это важно.

— Ромашку видел, — начал я загибать пальцы, — Крапиву, лебеду, местами иван-чай был, но в малом количестве. И что?

— А то, что по сорнякам можно определить кислотность почв. И здесь она очень хорошая. Почти нейтральная.

— Замечательно, но что нам это даёт?

— Были бы почвы кислые, их пришлось бы известковать, но при уровне нынешней техники и транспорта такая задача архисложная и дорогая. Но без этого на хороший урожай можно было не рассчитывать. А так — есть над чем подумать. Ой, как есть! Вы спать ложитесь, а я пока память поворошу. Надо же — какие интересные задачки вам жизнь подкидывает! Я в восторге!

Утром позавтракали, чем Бог послал, а послал он очень даже немало, и пока дед с губернским секретарём качество рассолов оценивали, отходя от вчерашнего, я успел у Селивёрстова про землепользование выспросить.

Оказывается, был тут ещё не так давно агроном, из шибко умных и образованных. Два года он бился, пытаясь сиволапых крестьян приучить, как надо пользоваться инвентарём, закупленным по его заявке, но прошлой осенью послал всех к чёрту, написал докладную записку, да и был таков.

К счастью, второй экземпляр записки у Селивёрстова сохранился и Никифор Иннокентьевич разыскал её для меня, отдав в руки под обещание, вернуть в следующий же приезд.

Так что обратная дорога у меня прошла весело, если кто хочет посмеяться над тем, насколько удобно читать в трясущейся карете мелкий убористый почерк.

Записка эта очень интересна, в ней господин агроном заявляет, что он получил хозяйственное образование в высшем агрономическом заведении, после которого был послан для усовершенствования за границу и, наконец, заведовал хозяйством казенной фермы, где убедился, что у нас «неприменимы те улучшенные способы полевозделывания, которые употребляются за границею, что мы не можем употреблять улучшенные орудия, разумеется, вследствие недобросовестности русского крестьянина. А так же из-за невежества и бессовестности батраков, безответственности и известных нам качеств русского крестьянина относительно его пренебрежения и невнимания к чужой собственности».

Короче, за два года крестьяне всё ему переломали, и не по разу, а также «каждый день теряли детали различных частей снарядов и инструментов».

Агроном, конечно же, свалил все на недобросовестность, невежество и прочие дурные качества русского крестьянина и пришел к убеждению, что с таким народом ничего не поделаешь, забраковав все улучшенные орудия труда.