Князь мертвецов-2

— А само-главный полицмейстер жидам продался! А тут… тут… — он снова забился и зарыдал. — На извозчике Лифшиц, учитель который… проезжал… С женой. И с дочкой. Тут как заорут: «Жид! Жид!» И на них. Из… из… коляски выволокли и… убиииили! Ломами… Ломами забили. Она кричала, так кричала — Ривка Лифшиц… А мы с Ицькой тикать…

— А Ицька где?

— Не знаааююю… — снова заревел малец. — Нас на «Фабрике» местные пымали, я вывернулся, а Ицька пропааал!

«Ривка Лифшиц… — колоколом гудело у Мити в голове. — Откуда я знаю это имя?» Он вспомнил. Чай у Тодоровых, девица в блузке с пышными рукавами, делавшими ее похожей на свечу Яблочкина. Бурно протестовала против целования барышням рук. Ее забили ломами. Выволокли из коляски и забили. Вместе с родителями. Потому что они просто проезжали мимо. Просто проезжали…

— А что же… городовые? — хрипло выдохнул Митя — собственный голос звучал странно.

— Когда городовым было дело до евреев, если, конечно, их не надо арестовывать! — процедил Йоэль. — Шли бы вы отсюда, господин Меркулов, все что могли, вы уже сделали. — он зашагал прочь, больше не оглядываясь на Митю.

Площадь перед синагогой пришла в движение. Люди разбегались, будто всем им враз нашлось дело. Кто-то ринулся прямиком в синагогу, кто-то сворачивал в узкие окрестные улочки, старый портной подхватил мальчишку на руки и скрылся в проулке.

Митя остался совершенно один. Растеряно огляделся, не понимая, что ему теперь делать. Бежать стыдно — будто он испугался! Но стоять тут в одиночестве было и вовсе нелепо, да и кто ему все эти люди? Надо возвращаться домой, велеть тетушке с Ниночкой на всякий случай запереться в доме. Тетушку стало даже жаль — навряд отправляясь сюда она предполагала, столкнуться с такими волнениями. Потом надо добраться до тюрьмы и если отец там, спросить его… спросить… как же так? Почему… как так вышло, что девушка, с которой Митя недавно пил чай, сегодня умерла — так чудовищно и… несправедливо!

Он почти неосознанно перехватил трость так, чтоб можно было ударить, и пошел прочь с площади. Сейчас еврейский квартал и вовсе казался вымершим — ни души. Только призрак Фиры Фарбер завис над крышей «Дома модъ» и тревожно колыхался на ветру. Мертвая девушка напряженно глядела вдаль. Митя миновал ворота — обычно распахнутые, сейчас они были накрепко заперты — и свернул на соседнюю улицу. Еще один новенький фонарь торчал на самой границе квартала. Сам не понимая, почему, Митя заторопился — казалось, что если он успеет проскочить туда, за фонарь, висящее в воздухе напряжение развеется без следа.

В этот момент воздух сзади дрогнул — словно его пронзила незримая молния. Митя обернулся — призрак кричал. Невидимая ни для кого, кроме него, мертвая девушка реяла в воздухе, вокруг нее клубилась тьма, а волосы и подол словно трепал ураган. И кричала, кричала, кричала, надсаживая горло в неслышимом для людей вопле!

Крик раздался впереди. Жуткий, словно ревел чудовищный многоголовый зверь, и одновременно истеричный. В переулок ринулась толпа.

Первыми слаженно, шаг в шаг, бежала четверка здоровяков — кузнецы, а может, мясники. Лица их были радостно-хмельными, а на руках они волокли выкорчеванную на бульваре скамью с тяжелыми чугунными лапами. Ни на миг не замедляясь, ринулись к выглядящему самым богатым дому и ударили скамьей в запертую дубовую дверь. Загудело. Здоровяки размахнулись еще раз и приняли равномерно колотить скамьей в дверь, будто тараном. Дверь затрещала. Отлетела первая щепа, вторая, раздался громкий хруст, и длинный разлом прочертил ухоженный мореный дуб. За дверью кричали, кажется, грозили полицией, но крик этот пропадал в таранном грохоте и утробном уханье здоровяков.

Толпа лилась в улицу сплошным потоком и тут же разбрызгивалась на мелкие, и кажущиеся безобидными людские ручейки: кто-то уже ломился в двери домишек победнее, часть хлынула в соседние улочки. Сосредоточенно и деловито они бежали мимо вжавшегося в стену Мити, обдавая тяжелым, густым ароматом застарелого пота, нестиранной одежды, спиртного и несвежей пищи. Он видел лица — мужские, женские и подростков постарше. Иногда перекошенные, с налитыми кровью глазами, но чаще в них была решимость и даже некоторая просветленность: будто мчались они вершить важное, а главное — праведное дело!

Мелькнуло знакомое лицо — и Митя узнал Сердюкова, мужа убитой медведем лавочницы.

— Лавки их разбивайте, люди! Хватит, пожировали на нашей кровушке! — проорал тот, бросаясь к маленькой кокетливой чайной лавочке. Булыжник полетел в окно, то зазвенело и осыпалось осколками. Босяк в лохмотьях камнем переколотил торчащие острые края и полез внутрь. За ним ринулся мужчина во вполне приличной пиджачной паре — внутри загремело, загрохотало, наружу полетели вперемешку — сорванные занавески, скатерть, ящики с чаем… На улице остро и приятно запахло выдержанным чайным листом.

Скамья снова с грохотом врезалось в дерево, и дубовая дверь не выдержала — громко хряпнула и обвисла на одной петле.