Князь мертвецов-2

— Захарка! Ты куда, шмендрик, побёг, а ну вертайся! — заорал старший Гирш, но Захар даже не оглянулся. С рычанием старший Гирш повернулся к Йоэлю. — Ты! Будь проклят твой колючий язык! А богегениш золстн хобн мит а козак! Дэр малэхамовэс зол зих ин дир фарлибм![3]

Полный бессильной злости крик еще отдавался эхом в переулке, когда послышался цокот копыт и на площадь перед синагогой выехал казачий разъезд. Впереди на бокастом тяжеловозе скакал младший Потапенко. Хорунжий был трезв, но неопрятен, как после долгой и отчаянной, не для удовольствия, а для забвения, гульбы. Несмотря на прохладу последнего октябрьского дня, казачий мундир его был распахнут на груди, из-под него комом торчала не слишком чистая сорочка. На сгибе локтя лежала тяжелая казачья нагайка. При виде собравшихся у синагоги людей губы его растянула улыбка длинная и неприятная, открывающая желтоватые, слишком крупные для человека клыки. Нагайка скользнула в руку, он стиснул рукоять так крепко, что побелели пальцы. Взгляд его не отрывался от Йоэля.

— Шо за собрание? Всем разойтись — приказ губернатора! — заметно порыкивая, рявкнул Потапенко. — Марш по домам, жидовня! Нечего тут… сговариваться.

— А вот и казаки навстречу. — тоже улыбаясь криво, но одновременно чарующе, протянул Йоэль. — Чувствуете себя пророком, господин Гирш? Ваши проклятия сбываются.

Гирш крякнул — то ли зло, то ли растеряно — не понять.

— Шо сказал, нелюдь ушастая? — звучно хлопая рукоятью нагайки в ладонь, хорунжий подался в седле, громадиной нависая над кажущимся сейчас особенно хрупким Йоэлем. — Давай, кажи еще, дай мне повод язык-то твой поганый жидовский укоротить. — он хлестнул ногайкой воздух. Тяжелый гибкий хвост ее туго свистнул у самого лица Йоэля. Хлопнуло, будто выстрелило.

На лице Йоэля не дрогнул и мускул. Он снова улыбнулся:

— Как угодно господину хорунжему. Вам по закону дозволено нас, погань жидовскую, хоть бить, хоть языки укорачивать… Абы только не любить — вот любовь ваша, это уж беда, так беда!

«А вот если бы тебе язык укоротили чуть раньше — это было бы не только законное, но и благое деяние.» — безнадежно подумал Митя.

Хорунжий побелел, будто в лицо ему швырнули горсть муки. На бледном лице ярко сверкали налитые кровью глаза, и выделялись лезущие из-под верхней губы клыки.

— Ах ты тварррь! — нагайка взлетела, готовая обрушиться Йоэлю на голову…

— Хорунжий! — Митин крик хлестнул громче, чем плеть.

Младший Потапенко замер с занесенной над головой нагайкой. Медленно оглянулся. Его налитые кровью глаза нашли Митю, из груди вырвался клокочущий рев.

Митя глянул исподлобья, позволяя тому, что все больше заполняло его душу и становилось его сутью, выглянуть из глаз.

Потапенко замер. Вахмистр Вовчанский коснулся плеча своего хорунжего:

— Оставь, а? Хватит, твое благородие… Поехали… — опасливо покосился на Митю и тут же торопливо отвел взгляд.

Потапенко шумно выдохнул и опустил руку:

— Не лезли бы вы не в свое дело, Митя. Добром прошу! — он ударил массивного коня пятками, и погнал его прямиком на испуганно сгрудившихся людей. — Рррразойсь! Ррразойдись по-хорошему, пока всех не заарестовали!

Люди брызнули в разные стороны, разбегаясь из-под копыт прущего на них тяжеловоза.

— Вы бы тоже шли домой, паныч Дмитрий. Ей-Богу, целее будете! — задержался возле Мити Вовчанский, и поскакал следом за своим командиром.

Обдавая ветром, пахнущим конским потом, звериной шерстью и яростью, казачий отряд проскакал сквозь толпу.

— Мне теперь ждать ангела смерти, а, ребе Гирш? — провожая их недобрым взглядом, процедил Йоэль и направился к Мите навстречу. Вспыхнувшее над крышами солнце высветило его прямой, тонкий силуэт и заиграло на серебристых волосах.

— А шо то до Йоськи за поц пришел? — пронзительно-громким голосом безнадежно глухого человека поинтересовался седобородый.

— Тот самый полицай зунеле, что нашего ребе Шнеерсона отправил на цугундер! — буркнул ему в ответ старший Альшванг.

— Шо? — переспросил седобородый.

— Самоглавного полицмейстера нашего сынок, дай Б-г им обоим здоровьечка! — проорал портной.

— Ну вот я же вам говорил! Тут уже полицейские — а вы: баррикады, баррикады! — аж взвился седобородый.

Угол рта у Йоэля дернулся, и он на миг мученически прикрыл глаза. Митя поглядел на него с превосходством — хорош альв до чрезвычайности, и даже с манерам, но нет, не светский человек, лица держать не умеет.

— Вы еще громче говорите, ребе Соломон, а то вас в полицейском участке плохо слышно. — через плечо бросил Йоэль, и повернулся к Мите. — Если вы пришли насчет сюртуков, господин Меркулов-младший… — очень сухо, очень холодно сказал Йоэль. — То вынужден вас разочаровать: нынче мне не до шитья.

— А когда будет? — спросил Митя, глядя на Йоэля таким же ледяным взглядом.

— Ничего не могу достоверно обещать.

— Собираетесь нарушить свои обязательства? — еще высокомерней поинтересовался Митя.

— А смерть, она знаете ли, освобождает от всех и всячески обязательств, вам ли не знать! — зло усмехнулся Йоэль.

Митя ответил ему такой же усмешкой, чуть подался вперед и прошептал, почти на ухо: