Клуб интеллигентов

К беседующим подошли двое мужичков лет по пятидесяти, одетых по-деревенски. Некоторое время они с любопытством осматривали блестящий аккордеон юноши, а потом попросили:

— Ты бы, приятель, нам народную песню иль музыку игранул, вот любо-дорого послушать... А этой-то вашей мы не понимаем...

Однако юнец будто и не слышал. Только глянул сквозь щелочку глаз на мужичков и продолжал свой рассказ собеседнику. Крестьяне, ничего не понимая, постояли, подождали, потом махнули рукой и вернулись на свои места.

— Молокосос! — сердито бросили они. — И говорит как-то по-барски — ничего не поймешь.

Аккордеонист снова запустил пальцы в локоны, почесал затылок, сдвинул хохол вперед.

— А в костеле, бывало, — продолжал он, — когда исполнял ораторию на органе... Ну, как ее там... А, да-да-да, «Св. Мария ждет жениха», то набожные бабешки так и млели... Мирово́ выходило... Должен признаться, я и сам несколько вещиц сочинил... — он скромно потупил глазки.

— Вы сочиняете?! — едва не подскочил поклонник. — Возможно, и я слышал? Я, знаете, так люблю музыку, что не поверите... Помню, еще в прежнее время...

— Да, сочиняю, — серьезно ответил музыкант. — Вот могу сыграть... Возможно, это слышали:

Ах, цвинг, ты — сила,
Вся кровь застыла.
И потому я парень-жох,
Танцую только лембитвох.

И, подыгрывая на аккордеоне, он пропел одну только мелодию своего произведения. Окончив, он добавил:

— Слова тоже мои. Фартово, верно?

Заслышав это, пожилой гражданин по случаю такого почетного знакомства прямо-таки лез из кожи вон:

— Как же, слышал! Мы и теперь в закусочной исполняем. А это танго не ваше ли?

Ах, милая, любимая, кровавый любовник целует тебя,
Мои надломилися чувства, чахотку схватил я любя.

— Конечно, мое, — гордо откинув голову, заявил композитор. — Хотите — сыграю.

Дрожа от волнения и уважения к своему попутчику, короткоусый несколько раз одобрительно кивнул головой, и музыкант начал. Послышалось протяжное тоскливое мяуканье, весьма похожее на мартовский кошачий концерт. В мелодию музыки временами вплетались стоны женщины, страдающей от зубной боли. Мужчина, занедуживший животом, воротился на свое место, но, как видно, под воздействием музыки снова скорчился и, оттопырив зад, частыми шажками заторопился к двери. Интеллигент затолкнул пальцем вату поглубже в уши и спокойно читал книгу. Остальная публика или дремала, или болтала между собой, лишь изредка оборачиваясь, призывая на голову музыканта гром и молнию.

— Сошлись два сапога пара, — зло косились на собеседников пассажиры. — Один-то, возможно, и унялся бы...

Но аккордеонист тянул еще упорнее, а поклонник не мог на него налюбоваться. Он впивал каждый звук его музыки. «И волосы у него, как у настоящего композитора, — подумал гражданин. — Только странно, что на макушке вьются, а около ушей щетиной торчат. И запах от него идет какой-то неведомый, романтичный, который распознать нельзя». Охваченный любопытством, он наконец не вытерпел и спросил композитора:

— Скажите, вы, должно быть, из консерватории?

Музыкант снова сдвинул локон и, делая это, опять незаметно другим пальцем почесал затылок.

— Да, я там преподаю фортепьянную музыку, — подтвердил он.

— А я когда-то тоже на эстраде играл! Разрешите с вами познакомиться? — обрадовался энтузиаст музыки.

— Конечно. Вы, видно, мужик свой, — согласился композитор и вытащил из кармана какие-то бумажки. — Вот, прошу, — выбрав одну из них, он подал бывшему эстраднику.

Тот прочел на визитной карточке:

Пр. ДУДА

— Весьма рад, честь имею... — поклонился бывший артист. — А меня зовут Аницетас Вершялис.

— Очень приятно, — также поклонился музыкант. — Но вы возьмите и вот это. Это мой диплом, — он подал вторую бумажку.

Аницетас Вершялис жадно принялся читать диплом. И едва он бросил на него взгляд, как вдруг покраснел, его лицо перекосилось, потом внезапно почернело. Будто разбитый параличом, не шевелясь, держал он в руках бумажонку и, не поднимая глаз, все читал и читал. В устаревшем на два месяца документе было написано:

«Гр. Пр. Дуда направляется в психиатрическую больницу города N для обследования и лечения. Этим также удостоверяется, что больной буен, неоднократно пытался бежать от сопровождающего».

Аницетас уставил неподвижный взгляд широко раскрытых глаз в лицо Дуды, долго глазел на него. И странное дело: он внезапно заметил, что волосы музыканта когда-то были завиты, а теперь от былой красоты остались лишь следы завивки. Вздохнув и потянув носом воздух, Аницетас почуял от музыканта крепкий, бьющий в нос запах нафталина. А в это время Дуда преспокойно стал приводить в порядок прическу и тем же самым жестом ловко почесал затылок. «Обовшивленный, гаденыш!» — стал вдруг Аницетасу ясен весь секрет заботы того о локонах. Вершялис быстро поднялся, глянул в окно вагона и, взяв чемодан, не своим голосом произнес:

— Я здесь уже выхожу...