КЛОДЕТ СОРЕЛЬ

Кузин записал: «Анастасия». Все колебания – Мария – не Мария, Анастасия – не Анастасия – он решил в протокол не вносить. Лишняя путаница и много лишних вопросов от начальства. Если этой безумной все равно, то пусть, действительно, будет Анастасия. Как в Берлине. Даже престижно, мол, у вас – своя, у нас - своя.

- Если вы утверждаете, что вы на самом деле не Надежда Владимировна Иванова-Васильева, а младшая дочь бывшего царя великая княжна Анастасия Николаевна Романова, то где вы находились во время расстрела царской семьи?

Женщина вздрогнула. Она и так-то говорила тихо, а тут было еле слышно.

- Там и находилась.

- Я повторяю вопрос: «там» - это где?

- В подвале дома Ипатьева в Екатеринбурге.

- Другой вопрос: откуда у вас на теле следы пулевых ранений?

Она резко побледнела. Кузин даже испугался: вдруг сейчас с ней припадок будет!

- Воды налить, Надежда Владимировна?

Он неожиданно обратился к ней по имени-отчеству. Вообще-то надо было ее назвать «подследственная», но Кузе стало жалко эту несчастную. Она ведь когда-то была веселой красивой девушкой. Вон и сейчас видно, что хорошенькая была. Не семнадцать лет, конечно, но все же вполне, вполне. И вообще, не Анастасией же Николаевной ее называть, правда?

Он налил ей теплой застоявшейся воды из графина, она благодарно кивнула, отпила немного. Вздохнула:

- Мне трудно говорить об этом.

- Я обязан спросить, вы обязаны ответить, - чуть ли не сожалея, сказал Кузин.

- Хорошо. Эти следы пулевых ранений остались после того, как меня и мою семью расстреляли в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге.

- Вы были среди тех, кого расстреливали в Екатеринбурге?

- Да.

- Как же вам удалось выжить?

Она молчала.

- Надежда Владимировна! Я повторяю свой вопрос: как вам удалось выжить после расстрела царской семьи.

Женщина смотрела прямо перед собой, не произнося ни звука. Кузин встал, прошелся перед ней, следя за ее взглядом. Никакой реакции. Видно, сегодня от нее больше ничего не добьешься.

Он вызвал конвойного.

 

Когда ее увели, попробовал заняться другим делом, но женщина эта все никак не шла у него из головы. Когда Никита понял, что не понимает смысла несколько раз прочитанного документа, то плюнул и пошел к Финкельштейну.

Финкель тоже что-то писал в одном из бесконечных их отчетов. Кузя застукал его, когда он, шевеля губами, смотрел в окно, явно что-то выдумывая.

- Здорово!

Финкель вздрогнул.

- Фу, дурак, напугал! Ну, здорово. Как дела?

- Да все нормально вроде. Сильно занят?

- А что?

- Ничего, поболтать хотел.

- Болтай!

- Давай не здесь. Пойдем, пройдемся, погода уж больно хорошая.

- Пойдем!

Вышли на Фуркасовский, повернули к Старой площади, сели на скамейку в сквере у памятника героям Плевны.

По улицам ходили те, кто стремился поймать последние теплые деньки лета. Скоро зарядят дожди – и все. Потом снег – и вечная московская слякоть, от которой разваливаются сапоги и падает настроение. А пока – осень, золотая осень, лучшее время года. Красиво!

Финкель развалился на скамейке, вытянул ноги, перегородив чуть не половину сквера, нагло рассматривал проходящих девушек – рядом, на Маросейке, был комсомольский штаб, наполненный голоногими красотками. Кузин задумчиво молчал, пытаясь сформулировать, что же его мучало.

- Ну, и когда болтать начнем? – снисходительно спросил Финкельштейн. Впрочем, он всегда относился к Кузину снисходительно. Но при этом был единственным, кому Кузя мог довериться, не опасаясь доноса.

- Знаешь, Финкель…

- Финкельштейн! – притворно сурово поправил он.

- Да ладно тебе. Мне кажется, она – настоящая.

- Кто?

- Ну, эта, Анастасия.

Финкельштейн присвистнул.

- У врача давно был?

- Перестань, я серьезно.

- И я серьезно. Тут главное – не запустить, захватить болезнь вовремя. Мне ли не знать – три поколения врачей в семье!

Кузин обиженно замолчал.

- Ой, да не дуйся ты! Тоже мне, чекист, работник государственной безопасности. Вдумайся, Кузя!

- Кузин! – злобно поправил оперативник. Финкель не обидно заржал.

- Хорошо, товарищ Кузин, принято к сведению! Ну, давай, колись, дружище, с какого такого переляку показалось тебе, что твоя подследственная, выдающая себя за дочь последнего русского царя Николая II Кровавого, и есть та, за кого себя выдает? Только, умоляю! – заторопился он, прежде, чем Никита открыл рот. – Ни слова об интуиции, нечеловеческой проницательности и чутье сыщика. Только факты, факты и еще раз факты, товарищ помощник оперуполномоченного. Или хотя бы намеки на факты.

- Да в том и дело, что нету у меня, товарищ оперуполномоченный Финкельштейн, никаких фактов. А есть только чутье, которого у меня до этого сроду не было. Вот, понимаешь, нутром чую…

- Про нутро – не надо! – остановил его Финкельштейн. – Давай по порядку: почему тебе так показалось.