КЛОДЕТ СОРЕЛЬ

Я рассматривал царя. Обычный мужчина, седеет вон уже. Через месяц – юбилей, пятьдесят лет. Не мальчик, должен отвечать за свои поступки. Но чем больше я всматривался, тем меньше думал о его преступлениях, а все больше о нем самом. Ведь интеллигентный же человек, культурный, ни разу не слышал, чтобы он голос повысил, дети его обожают, это тоже сразу видно. Вон как ревели, когда уезжал.

И тут я разозлился. А когда он наших товарищей вешал – ему их не жалко было? Наши дети не плакали? Но закралась сразу же крамольная мысль: может, в этом и величие нашей революции – в милосердии? Может, надо его просто выслать с семьей за границу, к родственничкам, да и забыть о самодержавии в России как о ночном кошмаре.

- Ну да! – закричал внутренний голос. – А он оттуда соберет армии и двинет обратно карать, вешать и расстреливать!

- А то без этого нам воевать со всем миром не придется, - ответил я ему. – Зато все народы увидят наш пролетарский гуманизм.

- Все народы увидят вашу пролетарскую слабость, - язвительно ответил внутренний голос. – Революция беспощадна, только тогда она чего-то стоит. Если бы Конвент не рубил головы одну за другой, разве удалось бы отстоять свободу?

- Ну да, ну да, а что пришло на смену Конвенту? Империя Наполеона Бонапарта. Этого мы хотим?

- А кто сказал, что любая революция этим кончается?

- Никто не говорил. Просто у нас пока нет опыта удавшихся революций, вот мы и обращаемся к Франции как единственному примеру.

 

Мое молчание видимо взволновало царя, но он не повторил вопроса, видимо, понял, что ответа у меня нет.

- Скажите, Василий Васильевич, - он аккуратно притушил папиросу в пепельнице. – Откуда у вас такой прекрасный французский? Долго жили заграницей?

- Да, шесть лет в Бельгии.

- А я нигде не смог бы жить, кроме России, - задумчиво сказал Николай.

- Так и я бы никуда не ездил, Николай Александрович. Не по своей воле, знаете ли, пришлось.

- Вы намекаете, что это я виноват в вашей эмиграции?

- А кто же? Когда перед тобой стоит выбор – петля или эмиграция, то ответ зачастую совершенно очевиден, не находите?

Николай не ответил, закурил новую папиросу.

- Много курите, Николай Александрович.

- Спасибо за заботу о моем здоровье! – я всмотрелся в его лицо. Сарказм? Да нет, похоже, он вообще не о том думает.

 

Поезд втянулся на станцию, прошел вдоль платформы и остановился на дальних путях. На здании вокзала надпись: Любино. Состав ощутимо тряхнуло – паровоз отцепился, пошел к водокачке. Я открыл дверь вагона, подтянул ремень, крикнул телеграфисту:

- Пойдем-ка, дружок, пройдемся!

Послал телеграмму Свердлову – мол, груз со мной, все в порядке, иду на Омск, оттуда в Москву.

Получил ответ: продолжайте движение, все в порядке.

Вот и славно.

Вышел от начальника станции потянулся. Хорошо сегодня, тепло. Весна.

Через пару минут вышел телеграфист, поманил меня в сторону.

- Слышь, Яковлев, там телеграмма из Екатеринбурга, требуют 42 литерный задержать, Яковлева арестовать, пассажиров отправить в распоряжение Уралсовета. Нельзя нам в Омск. Что делать будем?

Что делать? Знал бы, что делать, делал бы уже.

Но грузом рисковать нельзя. Ребятами тоже.

 

Вы же помните, да? Я – отличный исполнитель, не трус и не предатель. Я привык действовать, а не языком болтать. Это потом оказалось, что во власти оказались болтуны, что именно они сняли все сливки, а в то время нужны были люди, умеющие совершать поступки.

Думаете, я из геройства добежал до водокачки, прыгнул в кабину машиниста и приказал идти к Омску? Ничего подобного. От безнадежности положения. А куда мне было деваться? На западе гарантированная гибель, а вот на востоке… Еще поглядим!

Деятели из Уралсовета дело знали. Не успел паровоз втянуться на станцию, как я увидел огромную мрачную толпу. Вы когда-нибудь выходили в одиночку против нескольких? Как вы думаете, что испытывает человек в эту минуту? Правильно. Страх. Достаточно было любому из них даже не выстрелить – просто дать мне прикладом по голове, сесть на тот же паровоз и вернуться за царем и царицей, и все пошло бы совершенно по-другому. Но в таких передрягах самое важное – как говорят в романах, «жизненно важное» - это перехватить инициативу.

Я спрыгнул на перрон и закричал:

- Моя фамилия Яковлев, я чрезвычайный комиссар Центрального Исполнительного Комитета с особыми полномочиями. Где председатель Совета? Ко мне его!

И знаете, бог любит отчаянных. Толпа расступилась, и ко мне подошел смутно знакомый парень моих лет.

- Я председатель Совета Косырев… Костя, ты что ли?

Володя Косырев, мой однокашник по партийной школе в Болонье! Вот в такие минуты веришь, что Бог все же есть.

- Здорово, Володя!

Мы даже обнялись. Представляете, последний раз виделись 8 лет назад в Италии, а встретились на вокзале в Омске. Интересная штука судьба. В Бога я, конечно, не верю, но какие-то пути, по которым неумолимо развивается история, все же существуют. Везение, говорите? Ну, значит, в те дни мне поразительно везло. И точно так же поразительно не везло все последующие.

- Мы тут какого-то Яковлева стережем, а это – Костя Мячин, надо же!