Классициум

От душевной катастрофы спас меня (как написал бы автор иного криминального романа) контакт с Марсом. Разумеется, в начале сороковых это было не столько ожидаемым, сколько запланированным событием. Усилиями сотен астрономов, до боли вглядывавшихся в небо в периоды марсианских противостояний, были составлены карты великих каналов, оазисов и древних городов. Отдельные уникумы даже сумели разглядеть огни, ошибочно приняв их за оптические сигналы. Через полвека после Скиапарелли и Лоуэлла мало кто среди образованных людей сомневался, что на соседней планете обитают существа, преобразующие природу в свою пользу. Однако далеко не каждый философ из тех, что праздно ведут велеречивые онтологические споры в «Nouvelle Athènes», готов был признать разумность жителей Марса. Я хорошо помню дни, когда популярной была чепуховая гипотеза, будто бы марсиане, наподобие муравьев или пчел, роют свои каналы, движимые животными инстинктами. Сторонники ее говорили: нет никаких признаков, что марсиане пытаются связаться с нами, а ведь стремление к общению присуще всем разумным существам (в моду тогда вошел термин «астросоциологический парадокс»). Впрочем, в Кембридже таковые сторонники встречались редко – мы были молодыми максималистами и верили, что контакт обязательно состоится. Лет в двадцать шесть, то есть в то время, когда я уже начал неосознанные поиски марселин (но еще не именовал их так), в книжной лавке мне попались подшивки иллюстрированного еженедельника «Science and Invention», выпускаемого сэром Гернсбеком. Продукция подобного рода считалась низкопробной, потакающей вкусам любознательных профанов; авторы еженедельника часто писали о жителях соседних планет и далеких туманностей, выдавая наркотические фантазии за научное предвидение. Наверное, я пролистал бы пару таких еженедельников и тем ограничился, но скучающий взгляд зацепился за великолепные иллюстрации, подписанные Paul, и меня пронзило молнией узнавания. Не могу сказать наверняка, но, возможно, загадочный Paul был заражен той же болезнью, что и я, пытаясь запечатлеть тайное место, где собираются истинные марселины. Картинки показались мне грубоватыми, но я сразу простил художественную условность, присущую даже шедеврам натурализма, ведь земной человек вряд ли способен (повторю еще раз для лучшего понимания) запечатлеть во всей полноте облик марселины, складывающийся из ее особого тела и ее движений. Номер еженедельника был посвящен «гипотетическим» обитателям Марса, а Paul изобразил «марсианских дев» – обнаженных, танцующих под светом лун, с причудливыми масками на лицах. И я, как будто в ярчайшем прозрении новорожденного, осознал, что если где и водятся истинные марселины, то только там – в далеком угасающем мире. Не удивительно, что я сделался постоянным читателем «Science and Invention» и поклонником таланта Paul. Хотя художник нечасто баловал меня изображениями марселин, я находил в его творчестве нечто возвышающее над привычным суетным бытием, словно и впрямь он сумел пронзать взором медиума пустые бездны, разглядев недоступное самым совершенным оптическим орудиям астрономов. Сокурсники полагали мое новое увлечение пошлым, но я был достаточно независим и не придавал значения пустым оговорам. Я даже написал пару статей о межпланетной связи в еженедельник, и одна из них была опубликована с иллюстрациями любезного Paul, который, замечу, всё же не сумел должным образом ухватить идею радиопередачи с использованием ультракоротких волн, изобразив неудобоваримые концентрические окружности, очевидно, обозначающие какие-то эфирные потрясения.

Вы можете представить теперь, с каким трепетом я ждал вестей от первой экспедиции на Марс, с каким вожделением хватал утреннюю газету, чтобы прочитать в постоянной колонке о новых достижениях героических звездоплавателей, преодолевающих верста за верстой межпланетное пространство. И можете представить, какой ликующий восторг наполнил мою душу, как неистово билось смущенное сердце, когда пришло известие о благополучной высадке и первой встрече с марсианами. Тогда еще не было космических фототелевизионных систем, для передачи изображений с борта ракет использовалась примитивная псевдографика – посему до возвращения экспедиции мне приходилось довольствоваться лишь словесными характеристиками. В тюремной библиотеке, которой я принужден ныне пользоваться, среди обязательного набора из Библии, Диккенса и Достоевского есть прекрасное массовое издание «Записок врача космического корабля» – воспоминания о первой марсианской экспедиции, написанные ее участником хирургом Зигмундом Рашером. Этот выдающийся исследователь не только описал женщин Марса, но и сделал несколько собственноручных зарисовок. Его легкие эскизы сейчас передо мной, и я вижу, сколь далеки они от совершенства, но и в них можно разглядеть неповторимые черты. О, марселины!

6