Храм превращается в плацебо

А вскоре мы переехали на другой конец города в семейное общежитие. И, занимая с шести утра очередь у магазина, чтобы купить по «визиткам» причитающиеся на месяц на человека килограмм сахара и муки, бутылку водки и пять пачек сигарет, я и думать забыл о каких бы то ни было цыплятах, тем более – табака. Года через четыре, оказавшись между корпусами политехнического, где бродили когда-то с озябшей студенткой, а ныне в поисках здания столовой, где, по слухам, по субботам давал представление самодеятельный театр «Ложа», состоявший пока из единственного актера, некоего Гришковца, не удержался – сделал крюк. Открыл вкусно пахнущую дверь, скользнул взглядом по неунывающему поварёнку и порадовался, что есть в мире нечто неизменное. Заходить не стал – денег не было всерьёз, давно и надолго.

А ещё через год, окончив вуз и шныряя по городу в качестве молодого поднеси-подая в коммерческой фирме, безотчётно готового выложить рублики за вожделенную еду, бодренько рванул на себя дверь «Цыплёнка табака». Но дверь была закрытой. Меняя работы, как носки, так или иначе проходя мимо, уже для проформы дергал массивную ручку, пока в витрине не появилась обнадёживающая табличка «Ремонт». Случилось – даже работал чуть ли не напротив, через пару домов, и первое время, выскакивая в поисках перекусить, ещё на что-то надеялся, забегая в переулок между площадью и кинотеатром. Но табличка «Ремонт» угнездилась настолько прочно, что годы спустя казалась неотъемлемым атрибутом окружающей действительности.

Причём, на удивление, – клубочек разматывался по указанной тропинке: у нас родился второй ребёнок, у меня вышла первая книжка, а вызванное чувство ответственности подгребало под себя всё новые и новые работы, переваливая за три-четыре одновременно. А между ними полусонный робот, что я из себя представлял, вваливался в двери уже родного Союза писателей, извлекая из кармана заработанные купюрки. И поскольку этим жестом отличался от большинства имевшихся в многокабинетье писателей и поэтов, они, невзирая на свои заслуги перед читателем и обществом, ретиво скользили к ближайшим ларькам. Отхлебнув сивушного из грязного стакана, побалакав о том, о сём, узнав новости, перекинувшись в шахматишки, я летел на очередную работу. Вскоре обрушившийся дефолт подсократил количество работ и денег, но высвободил массу времени, в которое вмещалось всё больше и больше глотков из знакомого мутного стаканчика.

Дети к тому времени подросли и могли сидеть сами с собой, то есть: старшая с младшим. Жена также принялась зарабатывать самостоятельно, иногда порхая в длительные командировки. И сложилось как-то, что очередной свой день рождения отметил именно в Союзе писателей, с размахом так, активно, словно не будет больше никаких дней рождения. Причем вероятность такого исхода на тот момент мне казалась фактически безусловной. Поскольку чётко начал понимать, что Лермонтова в этом возрасте уже похоронили, а я, так и не выскоблившись из «подающего надежды», превращаюсь в лысеющего пьяницу без какой-либо перспективы не то чтобы на жильё и место в этой жизни, но и даже на публикацию в местном журнале.

И посреди веселья, похлопывания по плечу заслуженных мэтров, пивших за мой счёт, я вновь поймал внутри скользкое, навзрыд прохладное ощущение обмана. Причём нашёл явного виновника, обещавшего де, да надувшего. При этом хихикающего из-за угла. Под предлогом «покурить» вырвался на свежий воздух. Спешно оставляя за спиной могучие двери Союза писателей, прятавшего в своих недрах пьяную мишуру, мельтешение мыльных пузырьков, рванул, не разбирая светофоров, к драмтеатру, вдоль него, по аллее, мимо политехнического… Почему-то казалось, что на этот раз всё получится, совпадёт. Я войду в храм и кину его служке в высоком колпаке «предъяву» за «кидалово по жизни». Видишь ли: как видения о предназначении навеивать, мы тут как тут, а как пустышка выпала – видите ли «Ремонт»!

Не знаю, сколько я стучал ногой в двери и пытался выцарапать сквозь стекло ненавистную табличку. Вероятно, до тех пор, пока не понял, что обессилел. Ноги отказывались двигаться, и, присев на ступеньки, курил, с ужасом осознавая, что не знаю, куда идти и стоит ли вообще идти куда-то. На второй сигарете, почти засыпая, поймал за кончик хвоста чёткую до прозрачности мысль, что надо что-то менять. Но ящерка, как всегда, вырвалась без подсказки.