Храм превращается в плацебо

Это был очень длительный и тяжёлый день. Я устал так, что едва стоял на негнущихся ходулях, которые раньше принимал за ноги. До шаблонной буквальности «я их не чувствовал». Так – ощущал, когда передвигались. Ощущение строилось на соприкосновении подошв с асфальтом. Или голова уже отказывалась воспринимать всякую фигню вроде ощущений. Короче говоря, я стоял на незнакомой убогой остановке и «тупил». Помимо резкого желания немедленно спать, было ясное понимание полного безоговорочного счастья. Да, я устал, но так много сделал сегодня! Всё сделал! И трещащее по швам от усталости тело одновременно казалось лёгким, воспаряющим. Несомненно, здесь поспособствовала и бутылочка пива, которая оказалась спасительный в этот ветреный, порывистый, но по-майски тёплый денёк.

Что ни говори, я был осоловело доволен, благодушен и готовился поспать. Как вдруг передо мной возникла эта пигалица и спросила:

– Скажите: метр – это много или мало?

Вообще-то я живу в центре мегаполиса и, передвигаясь, так или иначе попадаю на соцопросы, под объективы телекамер, время от времени выгребаю из карманов скомканные листовки и рекламные проспекты. По роду занятий сталкиваюсь с десятками сумасшедших женского пола, решивших, что пишут стихи. В большинстве случаев они начинают знакомство с нестандартных вопросов, щеголяя знаниями биографии Сурикова и Хабенского, цитируя Бродского и Фёдора Илоева (на этом месте может стоять любая фамилия местного поэта, ранее меня ознакомившегося с творчеством этих дам). И тут, подойди ко мне полная кудрявая женщина с таким вопросом, не задумываясь послал бы… коллеге в литстудию. Поскольку, как правило, литсумасшествие – дело возрастное.

Девчушка с её математическим вопросом никак не могла оказаться узнавшей меня поэтессой. Вероятно – соцопросница, решившая скоротать ожидание дополнительным процентом к рабочему дню. И в любой бы другой день я бы с удовольствием ответил ей, какую марку сигарет предпочитаю, какие магазины посещаю и какие фильмы мечтал бы посмотреть. Но сегодня, включив автоматом чиновничий холодок и поставленный баритон в тоне, не предполагающем дальнейшего диалога, ответил чисто по-одесски:

– А почему вас это интересует?

Но нечаянная собеседница внезапно взбодрилась, словно я показал свою полную несостоятельность отсутствием знания о том, что Хабенский пишет стихи.

– А я решила именно у Вас это спросить!

Озадачившись, я задумался над ответом. Но поскольку устал, как собака, и думалка не работала, ответил как есть:

– Мне кажется: метр – это мало.

– Тогда почему Вы не прошли этот метр и не бросили окурок в урну?

На секунду мне стало стыдно, и даже попытался найти глазами урну, куда я должен был выбросить бычок. Видимо, машинально курил и машинально отщёлкнул. Знаете, в юности у нас было одним из признаков крутизны – отщёлкнуть большим пальцем окурок небрежно и нарочито, причём как можно дальше. Въелось, вросло в привычку.

Но урны не было! Остановка, тётка, девушка напротив, дерево справа. Никаких урн! Наоборот! За спиной девушки порывы ветра мотали по асфальту целлофановые пакеты, обёртки из-под «сникерсов», упаковки из-под семечек, старые листья. Мой окурок в этой вакханалии мусора, пожалуй, был самым смирным и незримым. И я хотел было об этом сказать. Но девчушка опередила, произнеся, гордо отвернувшись:

– Загадили город, – внезапно добавив, – нахер.

Организм вспомнил, что существуют ощущения, но сделал это зря. Ибо ощущение было такое, словно ударили. Если бы не это её «нахер», я бы извинился, поскольку неправ оказался. И если бы она, мило улыбаясь, попросила, поднял бы, не задумываясь, свой «бычок» и бережно водрузил бы туда, куда мне скажут, поскольку был благодушен и до последней секунды – счастлив.

Но в два раза моложе меня девчушка отошла на несколько шагов, словно и не было никакого разговора. И мне внезапно захотелось подойти к ней, попросить прощения, поинтересоваться, откуда у неё возникла тяга к чистоте: с субботника, по работе или просто по жизни? Словом, сделать всё, чтобы умиротворенное настроение вернулось.