Храм превращается в плацебо

Если же мне представится случай поведать нашим деткам что-либо из романтического о нас с мамой, то мог бы рассказать именно это. И то, что ответил ей:

– А мне показалось, что мы проживем вместе не одну, а несколько жизней…

Вероятно, я даже поверил в то, что произнёс из меня поэт. Тот, из другой жизни. Который достиг своего места. Но без неё. Немного умудрённый и потому косноязычный до лёгкого лукавства.

Как и сейчас. Была! Была у меня возможность им об этом рассказать. Спрашивали даже про истории нашего знакомства и решение пожениться. И даже заикался о том кафе… Но рассказывал почему-то про другое. Даже не о том, как внезапно начали строить планы над пиалами с чесночным соусом и обглоданными куриными косточками. Какие могли быть планы по поводу семьи у провинциальной безотцовщины?! Какими могли быть мечты в стране, которая готовилась рухнуть в пропасть, что было понятно всем, даже таким оборванцам, как мы? Всем, кроме Горбачёва и K°. Планы свелись к двум вещам: после школы мне надо тоже поступать в институт в этом областном центре, а не в Томске, как собирался, и – желательно приехать на майские, когда её соседки по комнате разъедутся по домам. И был ещё один план: как можно чаще кушать в этом кафе.

Детям же я рассказывал о поварёнке. Почему-то тогда он мне казался важнее всех наших планов, и даже на мгновение приоткрывшегося видения судьбы. Потому что был смешнее. Каланчой возвышаясь за пухлыми, белоснежными и приветливо-суетливыми до пингвиноподобности тётеньками среднего возраста, с непроницаемым вытянутым личиком, он деловито вышагивал, порой пригибаясь над готовящимися цыплятами. А когда распрямлялся, то курносенький носик гордо стремился к потолку, удерживая аккуратные кругленькие очёчки. Как у Знайки на картинках в детской книжке. Высоченный, почти мультяшный колпак делал и без того высокого поварёнка выше всех в этом кафе: и раздатчиц, и завсегдатаев. Важный, священнодействующий, он словно искоса и свысока наблюдал за всеми сразу. С видом, что ему неважно, насколько все ему благодарны за вкусную курицу. Особо контрастировал с другими сотрудницами не только пол повара, но и его возраст. Он был до неприличия молод. А-ля Демьяненко в лучшую пору, снизошедший с экранов и университетов до нас, сирых, чтобы, накормив, облагоденствовать. И был бы действительно комичен, если бы не обыденный факт – это он готовил самую вкусную курицу, что я когда-либо пробовал. А значит, имел полное право выглядеть как угодно.

Было очень неприлично разглядывать работников общепита, но мы с будущей женой, быстро разобравшись с ближайшими планами на жизнь, исподтишка рассматривали этот типаж, почему-то наперебой хихикая. До поезда оставалось всего ничего, но мы не решались покидать кафе с его поварёнком, занимая такой нужный другим людям столик. Да нам уже не надо было куда-то спешить. Судьба заглянула на запах курицы и всё рассказала.

Кроме одного нюанса. Как и в любом храме, здесь присутствовал маленький и приятный обман. Дело в том, что нам не подавали цыплёнка табака. Нас угощали другим, новым блюдом, название которого ещё не было озвучено не только в нашем мировосприятии, но и в доживающей последние месяцы советской стране в целом. Здесь готовили курицу-гриль. После чего, готовую, приплющивали на манер «табака». Естественно, по сравнению с той, барнаульской курицей, да в придачу с находчивым соусом – по вкусу: небо и земля. И мы прощали этот милый обман, поскольку не знали слова «гриль» и влюбились в молодого новатора.

Мы часто даём себе обещания, которые не в силах сдержать. Нет, само собой, как только я приехал поступать в институт, встретившись, сразу же побежали в «наш» «Цыплёнок табака». А потом, ну, как-то с деньгами стало туговато… А потом… снимали утеплённую веранду в частном доме за ж/д вокзалом. Жена растила животик, в магазинах, даже имея талоны, ничего невозможно было купить, в кинотеатры, наводнённые новыми американскими фильмами, – без очереди не попасть. А где ещё коротать зимние вечера не имеющим ни телевизора, ни радио, ни газет? Со стипендии в выходной – в «Цыплёнок табака». Это стало превращаться из ритуала в рутину. Порции уменьшались при попытке удержания цены. Затем заведение плюнуло на тонкости и целиком окунулось в законы рынка. Так что в последний раз мы зашли, посмотрели ценник и грустно вышли. И поваренок у плиты, сам недовольный таким поворотом дел, выглядел виноватым и злорадствующим одновременно.