Хороший сын

Она перестала бояться. Она просидела там в уголочке пятнадцать лет, проживающие приходили и уходили, но она держалась, она со своей благодарной улыбкой пережила их всех. За эту улыбку все ее обожали, она всегда была такой благодарной. В этой улыбочке был страх и манипуляция, иногда меня так и подмывало крикнуть персоналу: да не ведитесь вы на это так легко, она изображает из себя святую невинность и таким образом добивается, чтобы вы всё за нее делали, она улыбается только потому, что хочет, чтобы прекратилось что-то, что вселяет в нее страх, или чтобы ей помогли сделать то, чего она не хочет делать сама.

Но вы не стали этого делать.

Нет, я не стал этого делать. И что самое удивительное, со временем мать, как и персонал, сама поверила в эту свою улыбку. Чем больше прогрессировала деменция, тем искреннее становилась ее улыбка, доброжелательная и благодарная и даже иногда с затаенным весельем. Она была одной из самых спокойных проживающих, это тоже прибавляло ей популярности, остальные еще в основном могли говорить и вовсю этим пользовались, задавая вопросы и комментируя. Эта гостиная была целым сообществом, я познакомился не только с другими жильцами, но и с их родственниками, буде таковые захаживали. Иногда у меня возникало ощущение, что закрытое отделение – это приют, куда мы отдали на передержку домашних животных, для которых дома не осталось места, – но мы к ним так привязались, что все равно регулярно приходим их навещать; им это нравится, и нам тоже приятно. А у меня было молчаливое домашнее животное, ко всеобщей зависти, такое, которое лишь мило улыбалось и могло сказать пару слов, только если надо поправить куртку или галстук.

Она все меньше принадлежала мне и все больше персоналу. Они виделись с ней каждый день, начиная с минуты, как ее утром доставали из постели, и заканчивая минутой вечером, когда ее опять укладывали в ту же постель. Они ее знали, понимали, что она имеет в виду, если хмурится, что значат ее неразборчивые слова, они умели предугадывать, когда она начнет сопротивляться, и подыгрывали, чтобы добиться ее согласия. Когда я ее навещал, то обычно уходил к тому времени, как накрывали стол к ужину, это был подходящий момент для расставания, потому что для нее начинался следующий пункт программы. Однажды я подвез ее на инвалидной коляске к ее месту за столом, и она вдруг громко и четко крикнула: вперед! Подъехать ближе было никак, подлокотники ее коляски уже прижались к краю стола, но она бурно протестовала, и на мое замечание, что дальше нельзя, крикнула: зануда! Присутствующие нянечки прыснули со смеху, одна из них подошла и перехватила у меня коляску; если ваша мать говорит вперед, то имеет в виду назад, объяснила она. Все стали весело смеяться над моей бестолковостью: ох уж эти сыновья, не понимают, чего от них хотят, вперед значит назад, слева значит справа, сверху значит снизу, здесь действуют свои законы и правила, о которых нужно иметь представление, что они вообще знают, эти родственники? А я только улыбался, махал рукой и бочком шел к выходу.

Она принадлежала им, а не мне. Там существовало взаимопонимание, которое мне было недоступно. Иногда все то, что происходило в закрытом отделении, казалось одним большим заговором, чтобы пудрить мозг родственникам. В одной серии «Розанны», где престарелая мать Розанны…

Ее играет Эстель Парсонс.

Это имя мне ничего не говорит, но ты прав, я не сомневаюсь.

Всегда к вашим услугам. «Розанна» – это американский ситком, который выходил в эфир с…

Да-да, я тебе верю. Эта мать Розанны…

Которую играла Эстель Парсонс…

Да, она, так вот, она всегда говорила таким противным визгливым голосом, который страшно всех бесил. С годами ситком становился все более неканоничным, порой даже сюрреалистическим. В конце серии, уже под титры, часто показывали короткую сценку, либо никак не связанную с основным сюжетом, либо содержащую комментарий к событиям эпизода. В одной из таких сцен, после серии, где эта мать опять скандалила и вывела всех из себя, показали, как она сидит на диване рядом со своим зятем…

Которого играл Джон Гудман.

Нет, с другим зятем.

А, с Фредом! Его играл Майкл О’Киф.

Вероятно. Ты, кажется, немного перестарался после случая с галеристом, о котором я попросил узнать. Не твоя вина, что ты не смог его найти. А сейчас, если ты не против, я закончу свой рассказ.

Вы рассердились. Прошу прощения. Продолжайте, пожалуйста.

В этой сцене та мать сидит со своим зятем на диване, кроме них, никого в комнате нет. Они остались поболтать после съемок, спокойно так, непринужденно, и мать говорит совершенно нормальным голосом, более низким, без напряжения, безо всякой визгливости. Он звучал на удивление приятно, после всех сезонов, в которых она говорила исключительно скандальным тоном. Я так и думал, что ты умеешь нормально разговаривать, замечает ее зять. Да, кивает мать, тот голос я использую только для того, чтобы всех выбешивать.