Хороший сын

Да, в этом кресле. В кресле, которым она так и не научилась управлять. Она тогда еще смотрела телевизор, мы с сестрой купили ей большой цветной телевизор, там у всех были телевизоры, церковь уже совершенно спокойно к этому относилась, но пульт управления был для нее такой же морокой, как и панель управления креслом. Она смотрела «Новости» и еще в Великую пятницу «Страсти по Матфею», иногда я составлял для нее список передач, в одно время каждый день в семь часов вечера показывали получасовой фильм о природе, для нее это было как раз самое то. Тогда в следующий мой приезд она спрашивала: ну ты видел, этих обизян? До чего смешные! Она говорила с ошибками всю жизнь и научила этому меня, и много лет я говорил «одел куртку» вместо «надел» и «коклета» вместо «котлета». Однажды за столом сестра сказала ей, что надо произносить «котлета», и моментально получила за это пощечину – медлительностью в таких делах мать не отличалась. «Новости» она скоро смотреть перестала: все эти ужасы и несчастья, а она тут одна, в этом кресле, и поделиться не с кем. Ей приходило много писем от всяких христианских организаций, которые вели деятельность в странах третьего мира. Нужно же что-то с этим делать, говорила она, когда я приезжал, бедные детки, и она брала со стола конверты и спрашивала: тут тоже о детках, и тут? Кое-что я и вправду сделал: написал во все эти учреждения, чтобы они вычеркнули ее из рассылки. Надеюсь, что, перестав получать эти попрошайнические письма, она сделала вывод, что бедным деткам стало лучше, возможно также, что она не удостоила их более ни единой мыслью; в этой маленькой квартирке ее мир становился все меньше и меньше, а ее сознание – все путанее и путанее. Больше нельзя было налить ей что-нибудь из бутылки или упаковки, чтобы она не спросила недоверчиво, не прошел ли еще срок действия; ей стали досаждать навязчивые мысли, она стала повсюду видеть мужчин, которые вселяли в нее страх. Они прятались у нее в комнате, в углах, которые ей из кресла было не видно. Ей нравилось, когда я приходил, но, когда мне нужно было уходить, ей было ужасно тяжело. Она не хотела оставаться одна и чего только не придумывала. Когда подходило время прощаться, она с деланой радостью хлопала в ладоши, как, бывало, поступала раньше, в те редкие разы, когда вдруг придумывала что-нибудь сама, хоть и знала заранее, что остальным членам семьи ее план опять не понравится. А знаешь, что я сделаю? – говорила она, с сияющим видом глядя мне прямо в лицо, а я возьму и поеду с тобой. И через неделю повторяла то же самое, опять хлопнув в ладоши. Возьму и поеду с тобой. Все же так логично. Сын забирает свою старую, еле ковыляющую, в слегка путаном сознании одинокую мать к себе домой. У меня был для этого неподходящий дом, неподходящая жизнь, да и неподходящая мать. Каждый раз она доходила со мной до лестницы, дальше не шла. Оттуда она, стоя за роллатором, махала мне своей дрожащей рукой, пока я спускался. Как только я скрывался из поля зрения, ей приходилось возвращаться по длинному коридору назад, в свою квартирку с невидимыми мужчинами по углам. Каждый раз, выйдя за раздвижные двери дома престарелых и оказавшись на улице, я испытывал ощущение, что выбрался из тюрьмы, где навещал человека, который несправедливо осужден и не понимает, почему никто не прикладывает усилий, чтобы отменить этот приговор.

Душераздирающе, господин.

И не говори.

Если бы вы не приходили к ней раз за разом, вы бы себя так не мучили. И ее рану вы тоже каждый раз тревожили.

Боже, из каких баз данных ты все это выкапываешь?

О, господин, знали бы вы, сколько всего можно найти на эту тему. Отношения между родителями и детьми, на западе это, кажется, вот уже десятки лет самая животрепещущая тема. Она утягивала вас каждую неделю в свою комнату, а вы усиливали ее горе, каждую неделю уезжая обратно к себе. В итоге она выигрывала, у нее хотя бы оставались продукты, которые вы ей все время покупали, а вы возвращались домой с пустыми руками. Она хоть деньги вам отдавала за них?

Да, можешь не беспокоиться.

Ладно, хотя бы это. Я до сих пор на вашей стороне, не забывайте.

Хороший Сын / Матери своей господин. Этой строчкой я не делюсь.

Он съезжает с шоссе, и мы оказываемся в деревушке из каменных домов, прижавшихся друг к другу, стоит один из них убрать – и вся деревня развалится; когда облако пыли рассеется, останутся одни черепки. На площади с высохшим фонтаном и маленьким рестораном мы останавливаемся.

Поужинайте здесь, господин. А я поеду поищу электричество.

Как только я выхожу, он уезжает, быстро, словно куда-то торопится, на встречу с кем-то, с кем будет веселее.