Хорнблауэр и «Атропа»

– Ты собираешься на корабль! – воскликнула Мария.

– Конечно, дорогая, – сказал Хорнблауэр.

Хозяйка уже вышла, и разговаривать можно было свободно.

– Но ты должен сначала позавтракать! – убеждала Мария.

Хорнблауэр заставил себя согласиться.

– Ладно, пять минут на завтрак, после того как я побреюсь.

Он разложил мундир на кровати, хмурясь, что тот помялся, развязал лакированную коробку, вынул треуголку, потом скинул сюртук, лихорадочно развязал шейный платок и снял чулки. Маленький Горацио вновь принялся жаловаться на свою горькую жизнь.

Пока Мария успокаивала ребенка, Хорнблауэр развязал мешочек с туалетными принадлежностями и вытащил бритву.

– Я снесу Горацио вниз и дам ему хлеба с молоком, дорогой, – сказала Мария.

– Да, дорогая, – ответил Хорнблауэр сквозь пену. В зеркало он поймал отражение Марии, и оно мигом вернуло его к действительности. Мария жалобно смотрела ему в затылок. Он отложил бритву и стер полотенцем пену.

– Ни одного поцелуя со вчерашнего дня! – сказал он. – Мария, милая, тебе не кажется, что ты мной пренебрегаешь?

Она упала в его объятия, глаза ее увлажнились, но нежность в его голосе побудила ее улыбнуться.

– Я считала, что это ты мной пренебрегаешь, – прошептала она.

Она положила руки ему на плечи, прижала его к своему отяжелевшему телу и пылко поцеловала.

– Я думал о своих обязанностях, – сказал Хорнблауэр. – В ущерб всему остальному. Ты меня простишь?

– Простить тебя! – Она улыбалась сквозь слезы. – Не говори так, милый. Делай что знаешь. Я твоя, я твоя.

Хорнблауэр, целуя ее, чувствовал, как в душе его волной поднимается искренняя нежность, – счастье, целая жизнь человеческого существа зависит от его терпения и такта. Он не до конца вытерся – на лице у Марии была пена.

– Любимая, – сказал он, – ты лучшее, что у меня есть.

Он целовал ее, чувствуя себя неверным мужем и лицемером, и думал о качающейся на якорях «Атропе». Однако он не зря сдерживал нетерпение – маленький Горацио снова закричал, и Мария первая разорвала объятия.

– Бедный зайчик! – сказала она, подходя к ребенку. Склонившись над ним, она обернулась и улыбнулась мужу. – Я должна позаботиться, чтобы обоих моих мужчин покормили.

Хорнблауэр кое-что должен был ей сказать, но сказать тактично, и некоторое время подбирал слова.

– Милая, – начал он, – я не против, пусть весь свет видит, что мы целовались, но боюсь, ты засмущаешься.

– Господи! – воскликнула Мария, когда до нее дошел смысл его слов. Она заспешила к зеркалу и стерла с лица пену. Потом подхватила ребенка и сказала: – Пойду спущусь, прослежу, чтобы побыстрей приготовили завтрак.

Она улыбнулась бесконечно счастливой улыбкой и, выходя из комнаты, послала воздушный поцелуй. Хорнблауэр вновь намазал лицо пеной. Его переполняли мысли об «Атропе», о жене, о сыне и ребенке, которому еще предстоит родиться. Вчерашнее мимолетное счастье было позабыто. Возможно, не имея причин печалиться, он мог бы и сегодня чувствовать себя счастливым, но это, увы, не было ему дано. Позавтракав, он нанял наконец лодку и отправился на корабль.

Сидя на корме, Хорнблауэр поправил треуголку и приспустил с правого плеча плащ, чтобы виден был эполет – отличительный знак капитана с менее чем трехлетним стажем. Похлопав по карману, убедился, что приказы на месте, и выпрямился, стараясь изобразить достоинство. Он легко мог вообразить, что творится сейчас на «Атропе» – вахтенный подштурман заприметил треуголку и эполет, посыльные побежали к первому лейтенанту, фалрепных и боцманматов срочно вызвали наверх, и при вести о том, что капитан скоро поднимется на борт, всех охватило беспокойное любопытство.

– Эй, на лодке! – окрикнули с корабля.

Лодочник вопросительно взглянул на Хорнблауэра и, получив утвердительный кивок, заорал во всю луженую глотку:

– «Атропа!»

Теперь на корабле окончательно убедились, что прибыл их капитан.

– Подведите лодку к борту, – сказал Хорнблауэр.

«Атропа» имела ровную, без надстроек, палубу и низкую осадку – нетрудно было дотянуться до бизань-русленя.

Лодочник деликатно кашлянул.

– Вы не забудете расплатиться, сэр? – спросил он, и Хорнблауэру пришлось искать в кармане монетку.

Он шагнул на руслень, стараясь не злиться из-за своей забывчивости. Поднимаясь на палубу в свисте дудок, он приветственно поднес руку к полям треуголки, но, как ни старался подавить волнение, видел лишь расплывчатые пятна вместо лиц.

– Джон Джонс, первый лейтенант, – послышался голос. – Добро пожаловать, сэр.

Новые имена, новые лица. Хорнблауэр не различал лиц, не слышал имен. Он подавил желание сглотнуть и не без труда обрел голос.

– Пожалуйста, соберите команду, мистер Джонс.

– Свистать всех наверх! Свистать всех наверх!

Крик разнесся по всему кораблю, засвистели и завыли дудки. Зашлепали босые ступни, послышались приглушенные голоса. Шкафут заполнило людское море, но Хорнблауэр от волнения не различал лиц.

– Команда собралась, сэр.

Хорнблауэр поднес руку к полям шляпы – он догадывался, что Джонс козырнул, хотя не видел этого, – вынул приказы и принялся читать: