Холоп-ополченец. Часть II

Михайла зашагал прямо к берегу. Он хотел забрать сразу лошадей, а, кроме того, он надеялся, что вдруг Степка вернулся и ждет его там. Обратный путь показался гораздо короче. Вышел на берег, обошел небольшую рощу, а впереди, рукой подать, уж и ляпуновский лагерь.

Михайла пробрался к палатке Ляпунова. У его палатки стояло и сидело на пеньках несколько человек – важные такие, в горлатных шапках, в отороченных мехом кафтанах. Михайла удивился.

Ратники, точно и не замечали их, сидели кружком на земле и ели из большого котла.

– Хлеб да соль! – сказал Михайла, поклонившись.

– Садись к нам, – ответил тот, что объяснил Михайле, куда девался Степка. – Чай, голоден. – Спасибо, поел я, – сказал Михайла. – С собой у меня. Я насчет лошадей вот. Ехать мне Прокопий Петрович велел… А кто это у палатки стоит, дожидается? Бояре словно?

Ратники захохотали.

– Бояре и есть, – сказал один. – Наш Прокопий Петрович не больно их жалует. Ему что боярин, что черный человек – все едино. Занятый он – ну и жди.

– Не по носу им то, видать, – подхватил другой. Рожи-то кривят, а Прокопью Петровичу сказать боятся.

– А парнишка-то твой как же? – спросил Михайлу знакомый ратник.

– Нашелся, – сам не зная зачем, соврал Михайла. Купаться побежал. Я его там с котомкой оставил. Приведу коней, враз и поедем. Путь не ближний.

Косоглазый конюший заворчал:

– Ишь тебя все не в пору носит. Сели люди обедать, так тебе подавай коней.

– Я подожду, – сказал Михайла, отходя в сторону.

– И все-то ты лаешься, Родька, – остановил Сеченова тот же ратник. – Ведь лошади у тебя тут. Долго ль отдать. – Мотри, прибавил он, понизив голос, – как бы Прокопий Петрович не прогневался. Долго он чего-то с тем мужиком разговор имел. Может, какой боярин переряженный.

– Боярин! – фыркнул Сеченов. – Много ты пони маешь! Сразу видать – мужик сиволапый. Боярин бы враз в зубы мне дал.

Но все-таки Сеченов положил ложку, встал и пошел за палатку. Через минуту он вышел опять, ведя в поводу двух незаседланных лошадей.

– Ты что же это, Родька? Насмех, что ли? Слыхал – в дальний путь его Прокопий Петрович посылает. Что ж – он так без седла и потрясется?

– Про седла ничего не наказывал воевода.

– Не наказывал! Чай, то не цыган пришел лошадей запаленных торговать. Где ж он седла доставать будет?

– Не хошь, я сам к Прокопью Петровичу схожу, спрошу: оседлать или так выдать?

– Ну тебя, Левонтей! И чего тебе тот холоп дался? Вишь, сидит-молчит. Може, и не спросил бы. Ладно уж. Принес я седла. За палаткой лежат. Пущай сам заседлывает.

Повернувшись к Михайле, он крикнул ему:

– Эй, ты! Получай лошадей!

– А седла? – спросил Михайла, подходя.

– Сам заседлаешь. Я тебе в работники не нанимался. Держи, вынесу седла.

Михайла взял поводья и неодобрительно оглядел лошадей. Особенно одна не понравилась ему. Он даже приподнял ей губу, посмотрел зубы и покачал головой. В это время подошел Сеченов, неся два старых, обшарпанных седла.

– Ты чего в зубы заглядываешь? – накинулся он на Михайлу. – Чай, грошей не платил. Бери, что дают.

– А ты видал, что ль, давал я аль нет гроши? Мне, чай, далекий путь. А она, может, на завтра падет.

К ним подошел Левонтий, посмотрел лошадь и сказал примирительно:

– Ништо. Довезет. Больно-то сильно не гони, а полегоньку – побежит.

Михайла тем временем седлал лошадей с помощью Левонтия, взявшего у него поводья. Остальные ратники положили ложки и с любопытством смотрели, как Михайла справляется.

Наконец обе лошади были оседланы, Михайла всконил на ту, что помоложе, взял повод из рук Левонтия, кивнул ему и, не взглянув на Сеченова, повернул лошадь и поехал к берегу.

– Оно и видно, что боярин! Окольничий, небось! – захохотал Сеченов, провожая Михайлу сердитым взглядом.

Сидевшие на земле ратники загоготали, а Михайла дернул лошадь, чтоб поскорей уехать отсюда. Он изо всех сил удерживался, чтоб не обернуться и не обругать их как следует.

Михайла доехал до рощицы, соскочил с седла и решил посидеть на бережку, напоить лошадей, самому искупаться и перекусить. Не очень ему хотелось возвращаться в Гаврилычу. Он привязал лошадей к дереву, разделся и подошел к реке. Тут со всех сторон была роща, и ни вперед ни назад ничего не видно было. Вода была холодная, он сел на берегу и с удовольствием потер ноги песком, потом вошел в воду, окунулся и стал тереть голову. В ушах у него зашумело, и, когда он поплыл к берегу, у него все еще стоял шум в ушах, так что он остановился и стал вытряхивать воду то из одного, то из другого уха. Как будто вытряхнул, а шум все продолжался. Спереди откуда-то гул какой-то, топот. Что такое? Ближе. Крики, визг. Господи! Неужто ляхи напали? А он тут один. Вот-те и гонец!