Холодный апрель

Часы на кирхе пробили дважды, а он все ворочался, все думал о пропасти, разверзшейся перед людьми. Хотелось вскочить и сейчас же рассказать все Хорсту, Эльзе, Луизе, открыть им глаза. Но он знал, что не сделает этого ни завтра, ни послезавтра. Разговор обязательно коснулся бы детской книжки, а ему стыдно было даже признаться, что он читал и рассматривал ее до поздней ночи. Да и непросто передать все те не очень ясные и вовсе смутные мысли, какие мучают его. Это скорее предчувствие, чем знание. До этого надо дойти своим умом. Верилось, что «зеленые» с их воинствующей человечностью в конце концов все поймут сами. Но страшно: вдруг не поймут, вдруг запутают их демагоги, собьют с пути истинного?..

XII

Луиза и Уле уезжали на аэродром, чтобы лететь к сыну в Милан, рано утром. Провожать их поехали всей семьей: Хорст за рулем, Александр рядом, Луиза, Уле, Эльза с девчушками на коленях — на заднем сиденье. День был ясный, первый по-настоящему весенний день в этом холодном апреле. Всем было весело, даже Александр, невыспавшийся, чувствовал себя превосходно. Или его бодрил крепкий кофе, которого он выпил утром целых две чашки?

Расставание получилось неожиданно быстрым. Дорога была недолга, и никаких ожиданий в аэропорту. Улыбчивая служащая (они все тут, в аэропорту, улыбались так, словно век мечтали повидаться с каждым из авиапассажиров) подхватила чемодан, толкнула его по роликам куда-то за загородку, быстренько перелистнула билеты, что-то тиснула в них, что-то доложила к ним и опять же с зазывающей улыбкой кинозвезды сказала, что пора прощаться с провожающими и проходить на посадку. Девчонки повисли на Луизе, и она через их головы поцеловала свою дочь, своего зятя. А потом оторвала от себя внучек, взяла за руку Александра и повела его куда-то в сторону.

— Вы на меня не сердитесь, — сказала она.

— За что мне сердиться? — удивился Александр.

— Я знаю, знаю. Хотела сама все рассказать, да не смогла. Я вам лучше напишу, хорошо?

— Конечно. И я вам напишу. Мы уж почти как родные.

Луиза испуганно вскинула глаза и, ничего не сказав, прильнула к нему, неловко поцеловала в щеку.

— Не сердитесь на меня, — повторила глухо.

— Да что вы такое говорите! Я вам кругом благодарен.

— Вы ведь ничего не знаете…

Он удивленно посмотрел на нее, на Эльзу, Хорста, Уле, стоявших в стороне и державших за руки девчушек, рвущихся к бабушке.

— Поклонитесь от меня вашей матери. Скажите, что я о ней очень хорошо думаю.

— Конечно, конечно… — Он недоумевал: чего она мать-то вспомнила?

— Пусть она простит меня.

— Да за что же?! Вы ведь ко мне так добры… Совсем по-матерински.

— Спасибо.

— Сыну привет передайте.

— Передам. — Она снова поцеловала его в щеку, плохо выбритую в утренней спешке, внезапно резко оттолкнулась и быстро пошла к двери, над которой белым по синему выпукло было написано «Glückliche Reise!» — «Счастливого пути!». Остановилась в светлом проеме, помахала рукой, вымученно улыбнулась и исчезла.

— Ну что же, поехали? — спросил Хорст, когда Александр подошел к ним. Словно от него одного зависело: ехать или нет.

Он еще оглянулся на светлый проем двери, в котором исчезла Луиза, и растерянно пожал плечами.

Ехали молча. И Александру тоже было почему-то грустно от этого расставания, словно попрощался с очень близким человеком. Знал ведь, и когда собирался сюда, в Западную Германию, и когда ехал, что все тут для него временное, преходящее. И здесь первое время он относился ко всем, как к попутчикам в вагоне: можно поболтать, даже излить душу, но знакомиться необязательно. А потом — привыкал, что ли? — ему становились все более небезразличны эти люди.

И вдруг Александр заметил, что едут они совсем другой дорогой, и вовсе даже не в город, а в сторону от него.

— Сегодня пятница, — сказал Хорст, заметив его внимание к дороге. — Хочу девочек за город вывезти. Вы не против прогулки?

— Да я что… А вы разве сегодня не работаете?

— Пасхальные праздники. Четыре дня… Я думаю, вам будет интересно.

— Да я что, — снова сказал Александр. — Мне все интересно.

— По горам погуляем. Красивые места. Замок на горе, старый, руины. Возле Ураха.

Александр заволновался, вспомнив, что Тюбинген, где была Саския, тоже в этой стороне.

— Урах — это на юге?

— На юге. Километров пятьдесят от Штутгарта.

— А Тюбинген… не по пути?

Хорст оглянулся на Эльзу и засмеялся.

— В стороне.

— А нельзя… заехать?

— Посмотрим…

И снова замолчали в машине. Даже пятилетняя Анике почему-то перестала прыгать на заднем сиденье. Или это только ему казалось, что все насторожились, недовольные просьбой? И Александр тоже молчал, чувствуя себя неловко. Была бы Луиза, — к Луизе он привык, — а этим что он? Незваный гость, да еще с претензиями.

Город Урах был маленьким и уютным. Поколесили по кривым улочкам, остановились ненадолго на площади, затем возле старого, но весьма ухоженного монастыря, затем возле речушки, бегущей вдоль тротуара в каменных берегах. Быстрая вода бурлила под широкими лопастями мельничного колеса, и колесо со скрипом проворачивалось.