Холод и яд

Отложив учебник, Артём прошаркал к маленькой двери рядом со второй койкой. Наощупь нашёл там выключатель и хлопнул по нему. Грязный свет резанул глаза. Артём рефлекторно прикрыл лицо рукой и оглядел комнатушку. Унитаз, зеркало, кран – всё необходимое. Артём подошёл к раковине, открыл воду и вгляделся в отражение. Синяк на скуле уже потерял свою насыщенную лиловость и пожелтел. Из носа капала кровь. Как он и ожидал, от усердных подзатыльников и натужного размышления проблемы с сосудами снова напомнили о себе. Вода была ледяной. Артём умылся, а потом стоял и исступлённо старательно намывал руки, почти не чувствуя боли в ссадинах и синяках.

С того момента, как они расстались с отцом, на него словно какое-то оцепенение напало. Мысли то носились в сознании посвистывающим вихрем, то вдруг становились вязкими, как болото. И неизменно отзывались холодными мурашками вдоль позвоночника. Артёму казалось, что он падает в пропасть. Жалко машет руками, пытаясь зацепиться за что-нибудь, но только сдирает пальцы до крови.

Артём встрепенулся и побрызгал на лицо. Легче не стало. Всё казалось неправильным: батины сомнения, слезящиеся глаза Вари, провокационные комментарии Фила, наручники на его запястьях.

Неправильным, в конце концов, был выбор, перед которым его вдруг поставили. На одной чаше весов лежало его честное имя, свобода и спокойствие обоих родителей. На другой – верность дружбе. И себе. «Жалко, что я не Илья. Он бы спокойно подписал…» – Артём вышел из санузла, ногой захлопнув дверь.

В голове пульсировала боль и роились тошнотворные мысли, зубы сжимались до скрипа. С громким рыком Артём зашвырнул подвернувшееся под руку полотенце в стенку и бухнулся на нижнюю койку. Она протяжно застонала. Артём закатил глаза, пальцы с силой сжали переносицу и медленно помассировали.

Слабость и бессилие накрыли холодной волной, Артём забрался на койку с ногами и легонько стукнулся затылком о стену, прикрывая глаза. Запертым в одиночестве в камере без книжек и телефона оставалось только учиться или думать. Думать Артём не хотел, поэтому, подтянув к себе тетрадь по обществознанию, хохотнул:

– Ну, может, культуру поучу. На радость Янине Сергеевне.

Не получалось. Картины-архитекторы-памятники мешались в голове в одно красивое киношное полотно, в Питер с Вариных открыток, в декорации из компьютерных игр. А реальность оставалась промозглой, мрачной, из серых стен и граффити на гаражах. Артём сам не понял, как его мысли вернулись к вчерашнему дню. Она захлопнул тетрадь и забился глубже в койку, подтягивая колени к груди.

«Чёрт… – сцепил пальцы в замок на затылке; тело сковала судорога. – Лучше б и не просыпался». Мрачные стены, существование вне пространства и времени, абсолютное непонимание ситуации, собственное бессилие – всё навалилось на плечи практически физически; Артём крякнул и чуть ссутулился.

Собственные мысли травили ещё сильнее. Чем больше Артём обдумывал происходящее, тем сильнее на душе скребли кошки. Его точно не просто так взяли. Не пальцем в небо же попали! Быть может, он всё-таки в чём-то провинился. Например, когда не сдержал Фила и ввязался в драку вслед за ним. Или когда шлялся по крышам – заметил кто. Или ещё что-то, чему сам не придал значения. А может, и не виноват. И это просто чья-то большая игра, к которой он не имеет отношения. На войнах ведь всегда страдают невинные.

– Чёрт! – сквозь зубы крикнул Артём, стукнув кулаком по стене. Удар тупой болью отдался в локте. – Чёрт!

Артём соскочил и заметался меж стен, а они с каждым шагом словно сдвигались, чтобы раздавить его в лепёшку. Каждый шаг – совершенно новый вопрос, бросающий в жар. «Почему всё-таки я? – хмурился Артём. – Я же ничего не сделал! Ни-че-го. А дружба с Шаховским преступлением, насколько я знаю, пока что не считается. Но почему я? Не то чтобы у Фила мало друзей, но, блин. Да. Я самый близкий. Но это же не так очевидно. Или…»

Артём усмехнулся и качнул головой. Это было очевидно. Первым делом первого сентября, когда в их классе появился Фил, Варя спросила, насколько они с Артёмом хорошие друзья. А пока он придумывал ответ, выдвинула предположение, что лучшие. Попала в десятку. Артём скользнул указательным пальцем по бледной линии шрама на ладони, когда они по дурости в одиннадцать лет назвались братьями по крови. С каждым годом линия становилась всё бледнее, но не исчезала; никуда не исчезала и их дружба. И Артёму хотелось верить, что Фил рядом с ним на века.

«Наверное, я плохой друг, – Артём бухнулся на пол возле стены и вздохнул. – Ну что за друг, который не шарит в его жизни! Я ведь даже предположить не могу, кому нужна эта треклятая бумажка. Ха! Как будто Фил в курсе! Да он же сам с отцом…»

При мысли о феерических отношениях Фила и его отца Артёму стало легче. Не должно было, наверное, полегчать от мысли, что, окажись на его месте друг, его отец даже разговаривать с ним бы не стал. «Весёленькое дельце…» – Артём продолжил размышлять о Шаховских.