Хочу быть как ты

Вот что: я сегодня на сон грядущий разучу парочку строф из «Евгения Онегина», выбрав такие, где не будет ярко выраженного сексуального подтекста, и завтра на работе мы с ним поговорим о поэзии. Разберём, что поэт имел в виду. Заодно поделюсь с ним модной теорией, что Пушкин под Евгением Онегиным вывел своего приятеля Катенина, чтобы отомстить тому за злобную эпиграмму. Если он действительно – московская интеллигенция, то должен оценить.

* * *

Ночью Витя собрал вещи и уехал в Москву, на рассвете уехал, ни с кем не попрощавшись. Вместо него нам в бригаду поставили приехавшего накануне пожилого работягу Саню с биофака, где он присматривал за какими-то насосами. Саня оказался курящим, поэтому теперь всякая наша работа, даже, сказал бы, всякое телодвижение начиналось с перекура. К перекуру прилагалась непременная дискуссия между Саней и дядей Ваней. Примерно такая:

– А… может, не надо эти щиты олифить? Олифа-т отойдёт, не впитается.

– Может, и не надо. Да им-от виднее. Оне начальство, газеты читают. А мы – рабочий класс. Нам что скажут с этими штуками делать-то, мы и делаем. Скажут в море выкинуть, мы и выкинем…

– Прально! И по морю – в первое ущелье, армянам продать…

– Да нет, оне утонут в море-т.

– Чего же оне утонут, оне ж деревянные!

– Ну что ж, что деревянные! А тяжёлые каки…

– Ну, чурка тож тяжёлая – а не тонет! Плывёт!

– Так то чурка. А щит – утонет.

– Да не утонет!

– Утонет!

– Не утонет! Лодка вон спасательная – на что тяжёлая, мы её вдесятером толкали. Не тонет, сука, плывёт!

– А щит утонет!

– Не утонет!

– Утонет!

– Не утонет!

– Утонет!

Дискуссия могла продолжаться ещё невесть сколько, но на горизонте показалось начальство: полковник Передастый, а с ним ещё какой-то незнакомый мужик в добротном спортивном костюме. Саня судорожно затоптал окурок и схватился за щит. Начальник и мужик приблизились к нам, но занимали их не наша трудовая дисциплина, а стройматериалы, сложенные под оградой спортплощадки.

– Ты, Василий Палыч, всё-таки еврей! – сказал мужик нашему начальнику. – Еврей! Вон – у тебя доски какие лежат, а говорил – нету…

Полковник Передастый обиженно засопел.

– Там тех досок-то… – сказал он.

– Мне всего штук двадцать-то и надо…

– Эх… – полковник махнул рукой.

Решилась Расея…

– Щас подошлю людей!

Довольный мужик убежал, а наш начальник, не иначе как с досады, решил проинспектировать трудовой процесс. Не дезертировал ли ещё кто с трудового фронта? Глаз да глаз за этим контингентом.

Поплевав на палец, он потрогал поверхность щита. Поверхность была мокрая, поскольку с утра дождь лил не переставая.

– А первые полсотни уже поставили? – спросил начальник, вполне благожелательно.

– Дак вон, стоят сохнут! – ответил дядя Ваня.

– Хорошо! – сказал начальник и завернул за штабель ещё не проолифенных щитов.

– Это что за мужик был с начальником? – спросил я дядю Ваню.

– Дак начальник с соседнего лагеря!..

У моего любимого шефа была привычка: услышав, как на его лекции кто-то болтает, он, вместо того чтобы выгнать болтуна за дверь, преисполнялся сарказма и рассказывал, что известен случай, когда две дамы, просидев в одной камере десять лет и выйдя на волю, первым делом присели на лавочку у выхода – поговорить. Такого же рода иронию можно было употребить в отношении дяди Ваня и его напарника Сани. Минута пыхтения в присутствии начальника сменилась новой дискуссией:

– Да отпускай!

– Не! Не отпускай! Держи!

– Да отпускай!

– Дак упадёт же!

– Дак и пусть упадёт! Ничего с ней не будет!

– Да как же ничего! Разобьётся же!

– Да не разобьётся.

– Разобьётся!

– Не разобьётся!

– Разобьётся!

– Не разобьётся!

Начальник, оказывается, далеко не ушёл. Внезапно вынырнув из-за штабеля, он сказал:

– Дядя Ваня, ты зачем проявляешь несознательность, казённый стройматериал хочешь изуродовать?

– Я? – удивился дядя Ваня. – Не-е-е! Держать, только держать…

Мы с Эдуардом прыснули и едва удержали в руках щит, который как раз тащили на площадку.

– Держать, только держать! – озабоченно сказал я.

– Иди ты к чёрту! – Эдуард опустил на землю свой край щита и сел на него, трясясь от смеха.

В результате, трудовая смена прошла у нас весело – как в цирке. Дождь прекратился, и после работы я пробежался до четвёртого ущелья – мои друзья хиппи куда-то сгинули вместе со своим лагерем, – вернулся в лагерь, залез в море. Не уверен, что эксплуатировать до бесконечности любовь ко мне Зинаиды Максимовны было бы хорошей идеей, так что без приглашения с её стороны проситься в горячий душ на пищеблок я не осмелился.

Потом стемнело, и наступило шесть часов самосовершенствования. Во время урока французского я понял, что не то в мире что-то изменилось, не то со мной что-то не так. Когда сладко замерло сердце от слова feminine. Да и потом – наткнувшись на упражнение, в котором требовалось перевести фразу «француженка ли она?», я едва не упал в обморок.

– Давай прервёмся, – попросил я Эдуарда и вышел на крыльцо.