Хаски и его учитель белый кот. Том III

Большую часть этой жизни Мо Вэйюй от страха не находил себе места и в течение целой жизни был охвачен безумием. С руками по локоть в крови и позорным клеймом на имени, в конце концов, он был осужден по справедливости, но по итогу оказался без вины виноватым. Поэтому он чувствовал некоторую растерянность и в какой-то мере даже смятение и робость.

Он не знал, было ли это для него счастливой возможностью или все же новым испытанием.

Беда в том, что обе его жизни оказались до смешного абсурдными и нелепыми.

К счастью, остаток его жизни все еще может пройти в покое и безмятежности. Но насколько долгим будет этот остаток? День? Два?

Даже если и так, ценой своей жизни он добыл право на этот счастливый день… Эти бесценные мгновения мира и покоя, которых у него никогда не было.

Спустя время он услышал, как зашевелился проснувшийся Чу Ваньнин, и поспешил вытереть слезы. Ему не хотелось, чтобы Учитель видел, как он плачет.

Мо Жань повернул голову и, взглянув на человека у его постели, увидел, как задрожали его ресницы, как широко распахнулись раскосые глаза феникса. Он смотрел в эти глаза и видел в них свое отражение.

Солнце, похожее на огромное пылающее око ворона, закатилось за линию горизонта, на потемневшем небе развернулось созвездие Большой Медведицы[279.5].

Он услышал, как Чу Ваньнин тихо позвал его:

— Мо… Жань?

Этот тихий и нежный голос был словно пробившийся сквозь мерзлую землю зеленый росток, словно готовый раскрыться первый весенний бутон, словно треснувший тонкий лед на замерзшей реке, словно подогретая на маленькой печке из красной глины чаша вина, от которой тонкими нитями поднимается пар, обволакивая и наполняя человеческое сердце теплом. Конечно, в этой жизни он уже никогда не забудет этот небесной красоты звук, а сейчас, смакуя его послевкусие, Мо Жань на какое-то время затих, прежде чем на его лице расцвела лучезарная улыбка:

— Учитель, я очнулся[279.6].

Это была безветренная снежная ночь на исходе такой долгой утомительной жизни.

Этой ночью в сокрытом самой природой ущелье горы Наньпин Мо Жань, наконец, дождался самого спокойного и счастливого времени в своих двух жизнях. Когда он очнулся, то увидел восторг и печаль в глазах Чу Ваньнина. Когда он пришел в себя, то просто облокотился о спинку кровати и полностью доверился Чу Ваньнину, позволив ему самому решать, о чем говорить, что делать и рассказывать ли ему еще что-то об ошибках и недоразумениях прошлого.

Для него все это больше не имело никакого значения.

Он всего лишь хотел продержаться еще немного: сколько получится и еще чуть-чуть.

— Я осмотрю твою рану.

— Не смотри, — Мо Жань с улыбкой перехватил руку Чу Ваньнина и, крепко сжав ее, подтянул к своим губам, чтобы нежно поцеловать, — я в порядке.

После нескольких таких отказов Чу Ваньнин внимательно посмотрел на него и, будто что-то поняв, побледнел. Когда с его лица исчезли все краски, Мо Жань спокойно и мягко, но с твердой уверенностью в голосе успокоил его:

— Все в порядке, правда.

Чу Ваньнин не ответил. Чуть позже он поднялся и подошел к очагу. Дрова в нем почти прогорели, так что пока он возился с растопкой Мо Жань видел лишь его спину.

Огонь разгорелся и опять стало светло, а потом еще и тепло, но Чу Ваньнин не спешил оборачиваться, по-прежнему вороша щипцами горящие дрова и угли, которые в этом давно не нуждались.

— Каша… — наконец хрипло сказал он. — Каша теплая, я ждал, пока ты очнешься, чтобы тебе было что поесть.

Мо Жань чуть помолчал, потом опустил глаза и с улыбкой сказал:

— Как давно я не ел приготовленной Ваньнином каши. Я не ел ее с тех пор, как в прошлой жизни ты покинул меня.

— Я не умею готовить, — отозвался Чу Ваньнин, — и до сих пор не научился и… вероятно, и эту есть невозможно… — в конце его голос задрожал и оборвался. Похоже, он просто больше не мог продолжать говорить.

После этого Чу Ваньнин очень долго молчал, прежде чем, медленно выговаривая каждое слово, сказал:

— Я дам тебе миску.

— Хорошо, — ответил Мо Жань.

В доме было тепло, а снаружи с наступлением темноты то и дело шел снег.

Мо Жань взял миску каши и очень аккуратно пригубил ее. Сделав несколько глотков, он посмотрел на Чу Ваньнина, опять опустил голову, чтобы отпить немного каши, и снова взглянул на него.

— Что случилось? — спросил Чу Ваньнин. — У тебя что-то болит?

— Нет, — прошептал Мо Жань, — я просто хочу… как можно чаще видеть тебя.

В ответ Чу Ваньнин не проронил ни слова. Он взял серебряный нож и принялся ковыряться в мякоти жаренной на огне рыбы. Это была тающая во рту рыба из горного ручья, однако в ней все же встречались острые кости, поэтому он вытащил каждую из них и порезал мелкими кусочками белоснежное филе.

Прежде, когда сам он ел такие вещи, Мо Жань всегда заботился о нем, сейчас все перевернулось, и настала его очередь проявить заботу.

Передав Мо Жаню нарезанную рыбную мякоть, он сказал:

— Ешь, пока не остыло.

Мо Жань послушно принялся за еду.

Прислонившийся к спинке кровати и завернутый в ватное одеяло, этот мужчина больше не выглядел большим и взрослым. Оранжевое пламя очага отражалось на его совсем еще юном лице.