Так что, помолчав, Чу Ваньнин лишь неопределенно хмыкнул и, сложив платок, спрятал его за пазухой.
Убрав платок, он тихо вздохнул.
В тот день ярко светило солнце, бушевавшая ночью гроза оставила после себя лишь прибитые ливнем опавшие цветы на перилах беседки и обильную росу на листьях лотоса.
— Прошлой ночью был сильный дождь?
Этот вопрос застал Ши Мэя в тот момент, когда он убирал со стола чайные принадлежности. Его пальцы на мгновение застыли, а зрачки расширились и потемнели:
— А?
Чу Ваньнин перевел взгляд на пруд, полный опавших лепестков и поникших цветов лотоса и равнодушно обронил:
— Все цветы опали.
Ши Мэй опять расцвел улыбкой и аккуратно поставив на стол ту чайную чашку, что сжимал в руках, невозмутимо ответил:
— Прошлой ночью была гроза с ливнем. Немного пошумело, а затем все стихло. Сегодня весь день будет хорошая погода, так что, когда земля немного подсохнет, я вымету со двора все опавшие цветы и листья.
Чу Ваньнин больше ничего не сказал.
Утренняя заря была подобна роскошной алой парче, а если вглядеться вдаль, то, казалось, что в умытых водой небесах с восходом солнца закружились золотые перья.
И правда… был на редкость погожий день.
Глава 279. Пик Сышэн. Остаток жизни вверяю снежной ночи
Ущелье у горы Наньпин[279.1].
Поздней ночью за пределами старой хижины с соломенной крышей шелестел свежевыпавший снег.
За последние несколько дней рана Мо Жаня не только не затянулась, но и состояние ее становилось все хуже. Даже если бы Чу Ваньнин попытался использовать для исцеления технику Жертвоприношения Цветочного Духа, в его текущем положении это вряд ли возымело бы хоть какой-то эффект.
После обеда Мо Жань ненадолго очнулся, но его сознание все еще было недостаточно ясным. Когда, прищурившись, он смог разглядеть Чу Ваньнина, то сначала просто заплакал, потом пробормотал «прости», а затем «нет, не уходи». Он снова и снова бессвязно и сбивчиво повторял эти слова, пока, наконец, не захлебнулся слезами.
В бреду он вновь проживал самые бурные годы своей жизни.
Какое-то время ему казалось, что его только что подобрал Сюэ Чжэнъюн, а потом, что он вернулся в те пять лет странствий, когда потерял Чу Ваньнина.
Единственное, о чем он не мог грезить, были воспоминания, отнятые Цветком Вечного Сожаления Восьми Страданий Бытия. Он не мог увидеть во сне то, чем пожертвовал, все то, что защищал, все чистое и невинное, что потерял.
— Мо Жань… — Чу Ваньнин подошел к его кровати с тарелкой только что приготовленной жидкой рисовой каши в руках.
Готовить эту кашу он научился в прошлой жизни, однако ее все еще сложно было назвать съедобной.
Присев на кровать, он поднял руку и потрогал лоб Мо Жаня.
Невыносимо горячий.
Он снова позвал его, но так и не смог разбудить. Чу Ваньнин ждал. Каша постепенно остывала, а когда она становилась совсем холодной, он подогревал ее на пару.
Чу Ваньнин не знал, когда Мо Жань очнется, но думал, что когда это случится, он обязательно должен будет что-то съесть.
— Эта каша долго томилась на курином бульоне, как ты любишь, — шептал Чу Ваньнин, с помощью духовной силы непрерывно поддерживая биение сердца Мо Жаня, который все никак не просыпался.
Если Мо Жань не сможет очнуться, то в тот момент, когда поток духовной силы Чу Ваньнина прервется, он, возможно, больше никогда не откроет глаза. И тогда уже не будет никакой надежды на его возвращение.
Как он мог смириться и по доброй воле согласиться с этим?
Мо Жань еще жив, хотя и очень слабо, но он все еще дышит. Все эти дни с восхода солнца до заката луны Чу Ваньнин оставался рядом с ним. Только когда он своими глазами видел, как поднимается и опускается грудь Мо Жаня, Чу Ваньнин чувствовал, что есть еще надежда, все еще можно вернуть.
Еще есть время.
Чу Ваньнин помнил, как однажды ночью Мо Жань очнулся. В комнате не было света, и он, оцепенело уставившись на подсвечник, едва заметно пошевелил пересохшими губами.
Тогда очень взволнованный Чу Ваньнин схватил руку Мо Жаня и спросил у него:
— Что ты хочешь сказать?
— Свет…
— Что?
— Свет… хочу свет… — Мо Жань смотрел на светильник, который не мог зажечь, и слезы катились по его щекам. — Хочу, чтобы зажегся свет…
В это мгновение одно время наложилось на другое.
Казалось, они опять вернулись в тот год, когда Мо Жань только поклонился ему как наставнику, а потом внезапно заболел. Свернувшись калачиком на кровати, тощий парнишка все время или спал, или метался в тяжелом бреду.
Когда Чу Ваньнин пришел навестить его, Мо Жань все время тихо всхлипывал и звал мать.
Не зная, как утешить больного, Чу Ваньнин сел на край кровати и, нерешительно подняв руку, потрогал его лоб. Этот тощий паренек тут же заплакал в голос, между рыданиями тихо бормоча:
— Темно… так темно… мама… я хочу вернуться домой…
В конце концов Чу Ваньнин просто зажег светильник и яркий свет вмиг осветил все четыре стены и его лицо. Будто бы почувствовав этот теплый свет, мечущийся в лихорадке ребенок открыл словно затянутые водяным паром лихорадочно блестящие черные глаза.
— Учитель…