Хаски и его учитель белый кот. Том III

Однако Хуайцзуй, словно читая сутры перед Буддой, по-прежнему отрешенно вел тихую беседу с самим собой. Заученные и повторенные тысячи раз слова непрерывным потоком лились с его губ, и даже сам он вряд ли мог точно сказать, действительно ли искренне воспевает Будду или всего лишь пытается заглушить невыносимую боль, что терзает его онемевшее сердце.

— Я вырезал это тело для Чу Ланя, и только когда душа Чу Ланя войдет в него, Чу Ваньнина можно будет считать настоящим человеком.

От ужаса у Мо Жаня волосы встали дыбом. Он не знал, что случится дальше, но чувствовал, что вот-вот сойдет с ума. Почти обезумев, он бросился бежать, но вокруг него была лишь темнота без намека на выход. Очень скоро его собственное тихое бормотание превратилось в вопль:

— Нет! Ты не можешь уничтожить его! Хуайцзуй, внутри этого тела есть душа, на самом деле он личность, самый что ни на есть живой человек!..

Мо Жань упал на колени.

И внезапно понял, что того, что может случиться сейчас, он боится даже сильнее, чем разоблачения всей правды о его предыдущей жизни.

Он боялся, что следующее, что он увидит, это как Хуайцзуй заберет Чу Ваньнина в подземный мир, вскроет ему грудь и соединит его духовное ядро с душой Чу Ланя.

А что тогда будет с настоящим Чу Ваньнином?

Чу Ваньнин — шэньму, даже если его дух войдет в колесо бытия[238.6], то куда такой кусок разбитого в щепу дерева сможет попасть?

На небе и на земле, за облаками и в подземном мире… нигде его не примут.

— Нет… Хуайцзуй… ты не можешь... — Мо Жань содрогнулся от ужаса. Кровь отхлынула от его лица, а губы побледнели до мертвенной синевы. — Ты не можешь…

Как это не имеет души?

Как это не живой человек?

Этот улыбающийся малыш с зеленым листом лотоса на макушке, что вприпрыжку бежит по дороге.

Этот ребенок, что так бережно разломил пирожное, чтобы отдать больший кусок Учителю, а себе взять тот, что поменьше.

Он еще так мал, но по сравнению со множеством людей, такой любящий и добросердечный, такой необычайно яркий и любознательный.

Он не хуже любого, кто изначально был создан из плоти и крови, его жизнь ничем им не уступает и не менее важна.

Так почему он не человек?..

Однако отчаянные мольбы и крики Мо Жаня не могли достигнуть сознания Хуайцзуя.

Этот человек сто лет носил на душе камень вины. Он чувствовал, что в огромном долгу перед родом Чу Сюня и прошел через бесчисленные трудности и лишения, чтобы сваять такое праведное тело, так как он мог теперь отказаться от него?

— День за днем Чу Ваньнин медленно подрастал. Он был бренным телом для воскрешения Чу Ланя, и я заботился о его здоровье и благополучии в сто раз больше, чем о себе самом. Поэтому за все эти долгие годы, за исключением тех нескольких месяцев, что мы провели в Линьане, когда ему было чуть больше пяти лет, он больше и шагу не сделал за пределы храма Убэй.

Хуайцзуй вздохнул и продолжил:

— Порой я задумывался о том, что показал ему слишком мало красот этого прекрасного смертного мира. Он дожил до четырнадцати лет, но так и не побывал нигде, кроме Линьаня. Круглый год, с весны до осени, он не видел ничего, кроме маленького кусочка неба и земли Храма Убэй.

Перед глазами Мо Жаня, наконец, опять просветлело.

Это была лунная ночь. Первое, что увидел Мо Жань, это стоявшего у дверей комнаты для медитаций Хуайцзуя, взгляд которого был обращен на внутренний двор храма.

Под похожим на серебристый иней светом луны Мо Жань тоже вышел из храма и увидел упражняющегося в фехтовании четырнадцатилетнего Чу Ваньнина. Ветер кружил сорванный яблоневый цвет. Среди парящих лепестков танцующий с мечом под холодным светом луны одетый в белое юноша казался изгнанным в бренный мир небожителем.

Вместе со свистом разрезающего воздух меча не желавший рассеиваться голос Хуайцзуя продолжал звучать в ушах Мо Жаня:

— Однако я также думал, что не так уж плохо, что он видел совсем немного. Мир людей полон невзгод и лишений, и если уж этому духу священного дерева суждено прожить всего лишь десять с небольшим лет, прежде чем его заменит душа Чу Ланя, так пусть он проживет их легко и свободно, с чистым сердцем и спокойным разумом, не познав страданий смертного бытия. Разве это не было бы правильнее и милосерднее?

Закончился танец с мечом.

Сорванные лепестки опустились на землю.

Чу Ваньнин отвел руку с мечом за спину и, подняв два пальца другой руки перед собой, сосредоточился на выравнивании дыхания.

Успокоив слегка учащенное дыхание, он поднял голову и, увидев, что Хуайцзуй смотрит на него, улыбнулся.

Вечерний ветер взлохматил его челку, и теперь она лезла на глаза и щекотала его лицо. Он легонько подул, пытаясь убрать непослушные волосы, которые продолжали щекотать его щеки, но это было явно бесполезно, и в итоге, чтобы привести их в порядок, ему пришлось провести по ним рукой. Когда, оглянувшись, он увидел Хуайцзуя, в черных как смоль, раскосых глазах феникса была улыбка.

Мо Жань стоял в той же стороне, что и Хуайцзуй, и видел то же, что и он.

— Учитель.

— Хм, неплохо, — Хуайцзуй слегка кивнул. — Подойди, я посмотрю, насколько хорошо ты усовершенствовал свое духовное ядро.