Ханский ярлык

Где ж тут запамятовать? Любой приход татар на Русь добром никогда не кончался, даже когда являлись они вроде с благими намерениями — помирить перессорившихся русских князей. Всегда уходили в Орду, хорошо нагрузившись и ополонившись.

Родная Тверь встретила князя Михаила с великой радостью. Ещё бы! Отсутствовал едва ли не два года. Сыновья выросли, возмужали. Дмитрий почти вровень с отцом стал, правда, потоньше. Узнав о его противостоянии с новгородцами в подробностях, князь похвалил:

   — Вот и хорошо, что миром разошлись.

Он понимал — сцепись Дмитрий со славянами, наверняка был бы разгромлен, а то и убит. Слава Богу, обошлось.

Однако ждала в Твери великого князя и неприятная новость: только что полученная потаённая грамота от Данилы Писаря, в которой сообщалось, что князья Афанасий Данилович и Фёдор Александрович собираются идти на Торжок и далее на Тверь.

   — Ну что ж, — молвил, хмурясь, князь, — встретим. Как говорится, на ловца и зверь бежит.

   — Но князь Фёдор, сказывают, немцев побил в кореле, — заметил Дмитрий. — Удачлив вельми. И смел, говорят.

   — Говорят, что в Москве кур доят. Пойдёшь со мной, Митя. Попробуем рога сломить Афанасию с Фёдором. Они тут без меня, вижу, обнаглели.

Победа над немцами в корелах вскружила голову Фёдору Александровичу, поэтому, собираясь в поход на Тверь, они с Афанасием решили обойтись без мизинных ратников.

   — Нам достанет дружины, — сказал князь Фёдор.

Это отчасти объяснялось экономией. Большой полк — большие траты. А ныне время в Новгороде нелёгкое. Кое-как оклемываются славяне после пожара, после двух голодных годов. А тут снова рать. Да и никто Новгороду пока не угрожает. Не настроен был Новгород на драку, хотя дружину князьям вооружил хорошо, отпустил с ними посадника с тысяцким: «Идите, воюйте, добывайте собе чести, а городу славу».

Два супротивных полка — новгородский и тверской — встретились недалеко от Торжка. Выстроились, исполнились к сече.

Михаил Ярославич послал татарский отряд во главе с Таитемиром в обход новгородцам.

   — Укрывайся за лесом в лощине и нападай не ранее меня, — наказал князь. — Начну я. Когда втяну всю их дружину в сечу, тогда и ударишь сзади.

   — Хорошо, — согласился татарин, отлично понимая, что чем позже он вступит в сечу, тем лучше для него. Меньше потеряет, больше возьмёт.

   — И ещё. Князей бери живыми. Они мне живыми нужны. Особенно Афанасий.

Лукавил несколько князь Михаил, не очень-то они ему нужны были. Но не хотелось стать убийцей родственников, хотя бы и дальних. Афанасий вспомнился почему-то замерзшим, сопливым, зарёванным мальчишкой, когда он сбежал с Александром от старшего брата. И вот, пожалуйста, то прибегал с жалобой, а ныне с мечом пришёл на заступника.

«Ах ты, чертёнок, — думал об Афанасии князь Михаил. — Ну погоди, пленю, я тебя тоже за уши оттаскаю, как когда-то Юрий в Москве. Зажило ухо-то, зажило. Забыл? Я напомню».

Наказал и Фёдору Акинфовичу, занявшему место в челе полка:

   — Афанасия мне живого доставь. Слышь, Фёдор?

   — Попробую, Михаил Ярославич, — неуверенно отвечал Фёдор, не забывший ещё гибели отца, который собирался пленить переяславского князя Ивана Даниловича, а вместо пленения Ивана свою голову потерял.

Иван Акинфович встал на правом крыле и тоже получил от князя приказ: «Афанасия взять живым». Иван сразу догадался: «Ага, жалеет сродного брата». Но обещал гораздо твёрже Фёдора:

   — Попадётся, не упущу, Михаил Ярославич.

Новгородский посадник с тысяцким и Фёдором, посовещавшись, решили Афанасия к сече не приобщать: «Ещё молод! Пусть со стороны посмотрит».

И князь Афанасий Данилович остался с несколькими ближними гридями на опушке леса, откуда плохо было видно поле предстоящей сечи. Один из гридей по его приказу забрался на самый верх крайней берёзы.

   — Смотри за боем и всё сообщай мне.

Тот, усевшись на развилке, обрубил засапожником несколько веток, заслонявших зрелище, и крикнул:

   — Князь, я всё хорошо вижу.

   — Ну, что там?

   — Тверичи, кажись, пошли... Да, да, левым крылом мчатся на наших. И чело двинулось.

   — А князь Фёдор где?

   — Он под прапором[199]... Вот выхватил меч и помчался на них... Да... Да...

Потом наблюдатель умолк, но и без него Афанасий видел, как схлестнулись там, на поле, сражающиеся.

   — Чего молчишь?

   — Да худо дело, князь.

   — Говори, дурак, что худо?

   — По дальней лощине нам в спину пробираются, кажись, поганые.

   — Ты что?! — взволновался Афанасий. — Серьёзно?

   — Да куда уж серьёзней. Это татары, князь.

   — Олфим, — обернулся князь. — Скачи, предупреди посадника или тысяцкого: татары в засаде.

Гридь хлестнул коня, поскакал туда, где клубилось сражение.

   — Не найдёт он там их, — вздохнул кто-то за спиной. Афанасий взглянул вверх, крикнул зло:

   — Ты чего молчишь, где?

   — Так там каша, князь.

   — А татары? Татары где?

   — Там же.

   — Где там же?

   — Ну в лощине.

   — Что они делают?

   — Стоят.

   — А Олфима видишь? Где он? Что делает?

Тот, наверху, не отвечал. Афанасий озлился того более:

   — Ты оглох там?

   — Нет.

   — Что с Олфимом?

И опять наверху молчание. Афанасий закричал:

   — Почему не отвечаешь, гад?!

   — Татары пошли! — заорал громко сидевший наверху.

   — Где Олфим, тебя спрашиваю?