Ей с мужем только бы затеять спор,
Ему во всем идти наперекор».
«Поверь, что женщина, чуть платье скинет,
Как нету и стыдливости в помине».
Жена, в свой дом впустившая врага».
Какою яростью, какой печалью
Его слова мне сердце наполняли
С тех пор, как я пришла из-под венца.
Проклятой книге и что до рассвета
Он собирается читать мне это, —
Рванула я из книги три страницы,
И, прежде чем успел он защититься,
Что навзничь повалился он в очаг.
Когда ж пришла в себя, то увидала,
Что на полу я замертво лежала
С разбитой в кровь щекой и головой
Он был готов уж скрыться без оглядки,
Как застонала я: «Убийца гадкий.
Мои богатства думаешь прибрать?
Сюда! Хочу тебя поцеловать
И на колени тут же опустился,
Мне говоря: «Сестрица Алисон,
Забудь про все, ведь это скверный сон,
Навеянный той книгою проклятой;
Но ты прости, что волю дал руке».
Ему в ответ я тотчас по щеке:
«Прочь, негодяй, презреньем отвечаю!
Язык немеет… Ах, я умираю!»
А то, когда придется, новой таской
Был восстановлен мир, и вот с тех пор
Такой мы положили уговор,
Что передаст узду в мои он руки,
Освобожу и огражу притом.
Дела и помыслы, земля и дом —
Над всем я власть свою установила.
А чтобы той проклятой книги сила
И лишь тогда покой найти смогла.
Мой муж признал, что мастерским ударом
Он побежден, и не ярился даром.
«Дражайшая и верная жена,
В твоих руках и жизнь моя и кров,
Храни же честь свою, мое добро!»
Мы с той поры не ссорились ни разу,
И, если доверяете рассказу,
Такой жены, хотя весь свет обыщешь.
И муж мне верен был, да упокоит
Его Господь в раю, — того он стоит.
Теперь, коль я не утомила вас,
Тут, рассмеявшись громко, кармелит
«Сударыня, — с улыбкой говорит, —
Да ниспошлет господь вам утешенье,
Такой длины я не слыхал вступленья».
Громовым басом в голос закричал:
«Клянусь Спасителя распятым телом,
Монахов с осами сравню я смело.447
Ведь, в самом деле, муха и монах,
Повсюду липнут и суют свой нос.
Чего ты это о вступленье нес?
Длинно иль коротко, но нам по нраву,
И мой совет: не портить нам забаву».
Пусть будет яростен ваш гнев, неистов,
О приставах такое расскажу,
Что вам, мой друг, наверно, удружу».
«Свою побереги, приятель, кожу.
Когда о братьях истины позорной
Всем не раскрою я до Сиденборна.448
Тебя, монах, порядком я позлю
Той правдой, прямо в сердце уязвлю».
Чего вы напустились целой стаей
И доброй женщине рассказ начать
Вы не даете. Будет вам кричать,
Опомнитесь и людям не мешайте.
«Охотно, сударь, коль святой отец
Меня благословит». Тут наконец
Утихли оба, молвил кармелит:
«Исполни, женщина, что долг велит,
А мы послушаем повествованье».
Когда-то, много лет тому назад,
В дни короля Артура449 (говорят
О нем и ныне бритты с уваженьем),
Фей королева со своею свитой,
Венками и гирляндами увитой,
В лесах водила эльфов хоровод
(По крайней мере, верил так народ).
И эльфов не увидит уж никто.
Монахи-сборщики повсюду рыщут
(Их в день иной перевидаешь тыщу,
Их что пылинок в солнечных лучах).
Дома и замки, горницы и башни,
Амбары, стойла, луговины, пашни,
И лес кругом, и ручеечек малый, —
Вот оттого и фей у нас не стало,
Теперь там сборщик поутру идет
Иль, дань собрав с благочестивой черни,
Вспять возвращается порой вечерней,
Гнуся обедню под нос иль псалмы.
Без страха ночью по дорогам ходят:
Не инкубы450 — монахи в рощах бродят,
А если вас монах и обижает,
Он все благословеньем прикрывает.
Он позабавиться всегда был рад.
Раз на пути девицу он увидел
И честь девическую вмиг обидел.
Такое поднялось тут возмущенье
Что сам король Артур его судил
И к обезглавленью приговорил.
Но королева и другие дамы,
Не видя в этом для девицы срама,
Виновного и вновь его судить.
И вот король, уж не питая гнева,
Сказал, чтобы решала королева.
Но, к милосердью короля склонив