Кентерберийские рассказы

Но и тогда пристав не заподозрил ничего дурного для себя и продолжил расспросы своего «названного брата». Так он узнал, что, в отличие от приставов, обманывающих начальство, бесы не имеют собственной власти и выполняют только «Божьи повеленья». Обманывать бесы могут только грешников и только на земле. Таково было мнение католической церкви, которое пристав должен был бы знать и сам. Тем не менее, он не перестал задавать вопросы. В конце концов, по-прежнему не видя никакой опасности, пристав поклялся незнакомцу в верности и предложил делить доходы пополам. Отныне в поисках очередной жертвы глупый и жадный пристав и его «названный брат» едут уже вместе.

Приехав на окраину городка, где жила вдова, они увидели крестьянина, чьи лошади, везущие сено, увязли в грязи. С досады крестьянин обругал лошадей:

Да чтоб вас черт побрал с хвостом и гривой,
А заодно и весь дурацкий воз.

Пристав тут же предложил поймать крестьянина на слове и забрать лошадей и воз, но бес не согласился, зная, что тот сказал это лишь в сердцах, не думая так на самом деле — его истинные намерения (entente) были совсем иными: «Кричит одно он — думает другое». И действительно, через минуту крестьянин уже благодарил лошадок за работу, благословив их именем Христа.

Иное дело бедная вдова, у которой пристав за неимением денег решил отнять сковородку. Она кричит и думает одно и то же:

Иди ты в ад с моей сковородой,
Пусть сатана подавится тобой.

И все же вдова дает ему последний шанс покаяться, но жадный пристав, требуя свое, не хочет и слышать о покаянии.1684 И тогда, дождавшись своей минуты, в игру вступает бес, который тут же уносит пристава в ад, где, по мнению Губерта, таким, как он, и место.

В третьем фрагменте, как и в первом, рассказы явно связаны между собой. Дело здесь не только в словесной перепалке Губерта и Пристава, вклинившейся в конец «Пролога Женщины из Бата», или в ее пренебрежительном отзыве о нищенствующей братии в начале ее истории, хотя эти отступления композиционно скрепляют фрагмент воедино. Но тут есть также и тематические связи. Это особое внимание к обещанию, к клятве, к силе сказанного слова, которое играет столь важную роль как для рыцаря в истории Алисон, так и для пристава в истории Губерта. Однажды данного слова нельзя вернуть назад, в чем и убеждаются герои на собственном опыте. Если рыцарь встретил меняющую свой облик старуху, то пристав познакомился с «названным братом», принимающим на земле «какой угодно вид». Некоторые критики видят здесь попытку поквитаться, своеобразный ответ Губерта на презрительные слова Алисон о нищенствующей братии. У нее — уродливая старуха, ставшая красавицей, у него — мерзкий бес, до поры до времени скрывающий свое безобразие. И, наконец, если рыцарь сумел понять свои ошибки и исправиться, то пристав по контрасту неисправим, за что и получил по заслугам.1685 И, конечно же, рассказ Губерта готовит почву для следующего за ним рассказа Пристава о нищенствующих братьях, где сатира заземляется в гораздо более откровенной степени.

Такая приземленность отчетливо видна уже в Прологе разъяренного Губертом Пристава, написанном в жанре весьма популярной в эпоху Средних веков сакральной пародии, которая, по словам М.М. Бахтина, «была освящена традицией и в какой-то мере терпелась церковью».1686 Пристав вывернул наизнанку благочестивую легенду, которую привел Цезарий Гейстербахский в широко известной тогда книге «Диалоги о чудесах» (XIII век). У Цезария монах-цистерцианец, попав на небо, не смог найти там своих собратьев, пока Дева Мария не подняла свой покров, которым она охраняла цистерцианцев. У Пристава все ровным счетом наоборот. Некий монах, попав в ад, не может найти там нищенствующих братьев до тех пор, пока сатана не приподнял свой широкий, подобный парусу хвост:

И полуверстной вереницей мимо,
Как пчелы, коим стал несносен улей,
Тыщ двадцать братьев вылетело пулей
Из дьяволова зада и в облет
Омчали роем темный свод.

Перед нами яркий пример характерной для средневековой карнавальной культуры логики «обратности», разнообразных пародий и травестий, профанаций, шутовских увенчаний и развенчаний, описанных М.М. Бахтиным. Эта логика, равно как и обращение к телесному низу, наилучшим образом готовит читателей к главному сюжетному повороту рассказа Пристава.