Каждый выбирает

— Ваше Величество, — пропела Юлианна, — я предлагаю вначале поговорить о поведении герцога Цезийского. Мало того, что он оскорбляет равного ему по положению, но еще и сеет смуту в Вашем королевстве. Как это так — никаких дружеских отношений между герцогствами?

У нее был свой расчет: нападая на Георгия, она косвенно выгораживала Аполлона.

— Я поговорю с ним позже. Думаю, он изменит свое решение и принесет искренние извинения всем ущемленным в чем-либо жителям и своего герцогства, и Шойского.

— Он ничем не лучше Аполлона, коли позволяет себе такие вольности, — добавила Юлианна, празднуя маленькую победу.

Олмир обвел взглядом комнату, собираясь с мыслями. Варвара с гордым видом застыла в кресле. Юлианна все не может усесться. То поправляет волосы, то распрямляет воображаемые складки на платье. Ван с кислой физиономией — вот-вот расплачется — скромно приютился у стенки. Аполлон Шойский с саркастической улыбкой на лице вальяжно раскинулся в кресле, стоящим напротив Варвариного.

Итак, их здесь пятеро. Зоя, наверное, приглядывает за происходящим по компьютерному монитору. Селена и Георгий отказались участвовать в разговоре. Да, целую вечность не собирались они вместе. А ведь почти одиннадцать лет прожили бок о бок. Столько у них совместных переживаний и открытий, шалостей и достижений.

— Давайте оставим графов и герцогов за стенами этого помещения, — сказал Олмир. — Поговорим как нормальные люди, прожившие рядом почти всю жизнь. Нам нечего пыжиться друг перед другом. В конце концов, это все наносное, временное или случайное.

— Ну, тебе-то легко так говорить, а для меня стать герцогиней — большая проблема, — возразила Варвара. — Тесты какие-то для меня выдумали.

— Я же говорил тебе, что их можно отменить, — подал в тревоге голос Ван.

— Говорил что-то неразборчивое. Я ничего толком не поняла.

— Обсудим твои проблемы после, — предложил Олмир.

— Это когда — после? Давай сразу, чтобы я понимала, в какой роли я нахожусь. То ли я ровня Поллу и могу говорить что думаю, то ли мне на всякий случай заискиваться перед ним. Вдруг его голос окажется решающим.

— Какая ты, Варвара, оказывается, завистливая и… и… карьеристская, — укоризненно сказала Юлианна. — Я, например, вовсе даже не думаю о своих титулах. В первую очередь женщина должна заботиться о своей красоте и привлекательности.

— Я бы тоже ни о чем не думала при таком папаше и женихе-герцоге, — парировала Варвара. — А так мне обо всем приходится заботиться самой. Никто мне не поможет. Никто и никогда!

— Никуда от тебя не денется твое герцогство! — заявил Олмир. — Это я твердо обещаю. Можешь говорить без оглядки на кого бы то ни было и на что бы то ни было.

— Ну да! А тесты?

— Я же сказал: обсудим это один на один. У меня будет к тебе деловое предложение.

— Ну вот, опять какое-то предложение, — недовольно протянула Варвара, ликуя в душе: там, где присутствует слово «деловое», она не останется в накладе.

Некоторое время стояла тишина.

— Я собрал вас вот по какому поводу, — медленно произнес Олмир. — Как вы знаете, Аполлон сделал общим достоянием рисунки, которые и я, и Зоя считают оскорбительными. Все их видели? Хорошо, что мне не придется лишний раз демонстрировать эту… пакость. Я хочу узнать ваше мнение о данном событии и о том, как мне следует поступить в сложившейся ситуации.

Никто не захотел немедля сообщать свое мнение.

— Пусть он сам расскажет, как дошел до такой жизни, — не выдержала тишины Варвара.

— Да-да, — поддержала ее Юлианна, — Полло, растолкуй им, как в здоровом обществе принято относиться к художественным произведениям.

— И к порнографическим тоже, — подковырнула Варвара.

— Дорогуша моя, ты хоть знаешь, что это за зверюга такая — порнография? И откуда только ты набралась таких страшных слов! — съязвил Аполлон.

— Я не твоя. И не дорогуша! Отвечай по существу, извращенец.

— Хорошо, отвечу. Сразу скажу, что эти рисунки не предназначались для публикации. Я делал их только для себя. Это первое. Второе: а что, собственно, в них плохого? По-моему, очень даже здорово нарисовано. Так же скажет вам любой человек, мало-мальски разбирающийся в живописи. Может, я как-нибудь изуродовал Зою? Нет, я изобразил ее даже лучше, чем она в жизни. Может, я допустил какую-нибудь двусмысленность, намекнул на что-то неприличное? Дал повод думать о каких-либо ее пороках? Смею заверить: нет. Не понимаю, почему и откуда ко мне какие-то претензии.

— Не кроши батон! — встрепенулась Варвара. — Что же это у тебя получается? Выхожу я утром из дома, а тут плакат висит, на котором я изображена в самом что ни на есть голом виде. Рядом люди проходят, в меня пальцами тычут. Сравнивают, где я лучше — там или живьем. И ты предлагаешь мне чем-то любоваться? Да я под землю от стыда провалюсь!