Каждый час ранит, последний убивает

В этот момент по коридору проходит мадам Кара-Сантос и спокойно говорит сыну:

– Не надо так ее называть, милый. Хорошо? Тама – не служка, а домработница.

«Домработница»… Таме хочется напомнить мадам Кара-Сантос, что ей всего четырнадцать и что у нее нет дома. И что в таком бешеном ритме его, быть может, никогда и не будет. Что она умрет раньше.

Тама усаживает Августину на высокий стульчик и закрепляет ремешками.

– Ну что, ты все?! – надрывается Адам. – Неси это чертово кимоно!

– Если бы ты сам сходил, то не опоздал бы! – отвечает насмешливо Тама.

– Мать твою! – бросает он ей в лицо. – Вот же твою мать!

Он смотрит на Таму и отвратительно ухмыляется.

– Моя мать святая! – отвечает Тама.

– Да имел я ее!

Тама поднимает руку. И по всему дому разносится звук затрещины.

Тама сидит на полу в прихожей. Скоро придет Межда. Тама со страхом ждет момента, когда та узнает, что мадам Кара-Сантос решила ее выгнать.

Когда Межда появляется на пороге, Мари-Виолетт сразу все выкладывает. Кричит, что Тама посмела ударить ее сына, что она опасна и что отныне оставлять с ней детей нельзя. Она заканчивает свою обличительную речь, объявив, что больше не хочет видеть ни Между, ни Таму. И что шестьдесят евро она платить не собирается.

Когда машина трогается, Тама уже знает, куда ее везут.

Снова в ад.

И тогда она решает, что там ей и самое место.

Ее истинное место именно там.

Межда молча ведет машину, даже не ругается. Она едет сразу на фирму, и Тама всю ночь работает, пока Жаба лежит в кабинете на диване. Тама очень устала, и ей тяжело убирать. В животе у нее пусто, поэтому она роется в ящиках офисных столов в поисках еды, пока не находит шоколадный батончик, который почти проглатывает. Головокружение немного отступает, и она снова принимается за работу.

В четыре утра у Межды звенит будильник. Она спускается на первый этаж за своей рабыней, та как раз заканчивает уборку последнего кабинета.

Они садятся в машину и уезжают. Тама сразу засыпает. Когда машина останавливается, она подскакивает и отстегивает ремень. Они поднимаются в квартиру, и Тама готовится к самому худшему.

Заперев дверь, Межда подходит вплотную к Таме:

– Ты это специально сделала, да, дрянь?

Тама ничего не отвечает. Она и сама не знает. Может быть, и специально.

– А шестьдесят евро в неделю мне кто будет платить, ты?

Снова тишина.

– Нет?! Тогда кому ты нужна?!. Да никому! Ты мне дорого заплатишь, – предупреждает она. – Набери ванну.

Пока Межда раздевается, Тама выполняет приказание. Жаба ложится в ванну, а Тама стоит на коленях у раковины, с руками за головой.

Если это ее единственное наказание, то она легко отделалась.

Глаза слипаются, она оседает на пол от усталости. Но каждый раз, когда она начинает засыпать, Межда ее будит, крича в ухо.

В пять тридцать Межда наконец вылезает из ванны и приказывает, чтобы Тама вымыла за ней. Девушка снова слушается. Когда уборка закончена, Межда требует чая с мятой.

Тама понимает, что этой ночью спать она не будет.

Попивая чай, Межда бросает:

– Я сегодня звонила Изри. Говорит, не зайдет на выходных: он в отъезде.

Это почти неприкрытая угроза…

* * *

После бессонной ночи Межда отвезла меня к Бенхима. Позавтракать она мне не разрешила, поэтому я умираю с голоду. Неожиданно Межда решает остаться со мной. Она разваливается на диване и следит за тем, что я делаю. А значит, прилечь не удастся, даже на полчаса. И из ящиков или из самого холодильника ничего не получится взять.

Я вытираю пыль в гостиной, а Жаба смотрит фильм по телевизору. Вдруг она делает звук тише.

– Твой отец прислал мне сто евро, – заявляет она. – Три дня назад получила…

Сто евро. Для отца это большая сумма. Я закрываю глаза и представляю, скольких усилий ему стоило собрать деньги для этой сволочи.

– Думаю, в долги залез! – ухмыляется она. – И когда узнает грустную новость, то совсем расстроится…

Я хмуро на нее смотрю:

– Какую грустную новость?

– Я ему ответ приготовила, – заявляет она. – Написала, что ты забеременела от какого-то местного проходимца. И что деньги пойдут тебе на аборт.

– Но вы не имеете права говорить ему такие вещи! – ору я.

– Поздно! Я письмо сегодня утром отправила…

Чтобы доказать, что не выдумывает, Межда вытаскивает из сумки два листа бумаги.

– Я тут ксерокс сделала, чтобы тебе было что вспомнить!

Она бросает письмо мне в лицо, я не могу пошевелиться, а Межда цинично ухмыляется.

– Твоего отца удар хватит! А если переживет, то будь уверена, видеть он тебя уже не захочет. Ты для него теперь просто шлюшка, ты даже жить недостойна…

Я приближаюсь к ней, сжав кулаки. Пытаюсь дать ей пощечину, но у меня почти нет сил. Она без труда удерживает мою руку и выкручивает ее. Потом отталкивает так сильно, что я падаю на спину и бьюсь головой о тяжелый деревянный стол. Я лежу на полу, и она ставит ногу мне на лицо, давя всем весом на щеку.

– Заканчивай уборку, отродье. А то я тебя размажу, как кусок дерьма.