Ката

Она открыла глаза.

Бьёртн завернул за угол душевой; сейчас он был голый по пояс и в шортах до середины бедра. Как и прежде, Ката подивилась объему гладко выбритых грудных мускулов, вогнутому животу с бороздками мышц; при походке он держал руки на расстоянии от бедер, никогда не прислонял их к телу – бедрам, талии или макушке – и никогда не скрещивал их: его поза всегда была очень открытой, а в его случае это означало угрожающей.

Но на это, без сомнения, были свои причины; перед бассейном Ката заметила, что когда он разговаривал по телефону, то если держал телефон в правой руке, то подносил его к левому уху, и наоборот, как будто толщина рук не позволяла ему сделать по-другому. Бьёртн с телефоном в руке представлял невероятное зрелище, порой забавное: казалось, что его руки не принадлежат ему, что они сами – какие-то приборы, а он держит их, словно все эти прикосновения к гирям, железу, телам девушек без сознания превратили его руки в такие вещи, с которыми остальное тело больше не хотело иметь ничего общего.

Болик пронес свою мышечную массу вдоль бортика, мимо сидячих бассейнов с горячей водой, на другой конец дорожки, где опустился в один из бассейнов с массажными приборами около раздевалок. Он почти моментально вылез оттуда и затем проковылял (по своему обычному распорядку) к бассейнам возле трибуны: от тепленького к самому горячему.

Система…

Ката в свое время придумала одну теорию насчет Бьёртна: чтобы перебороть страх (это уже другая теория), лучше всего попробовать проникнуть в сознание человека, которого ты боишься, и забыть его тело, возвышающееся над тобой, давящее, заставляющее цепенеть. Лучше уж наделить его чересчур богатым внутренним миром, выдвинув теорию, что в его жизни все выстроено по некоей системе: тело подчиняется распорядку мышц, сознание – распорядку воли, а время – распорядку дня; а что не вмещается в эти рамки, то обтесывается или отрезается путем насилия. Все это в какой-то мере было наигранным и, в общем-то, не должно было внушать окружающим такой страх, который сопутствовал ему везде; но Ката заметила, что при его приближении самой естественной реакцией у людей было отпрянуть, – как человек может отпрянуть, если ему в нос ударяет сильный запах мертвечины.

И однажды, по дороге домой из бассейна, у нее родилась теория: человек, превративший самого себя в объект, свое тело и жизнь – в раба с целью возвыситься над другими, жил в противоречии настолько умопомрачительном, что на первый взгляд оно могло показаться силой: распорядки были строгие, и он обращался с самим собой как со львом в клетке – и каждый день кидался на прутья, но больше всего на свете опасался, что когда-нибудь клетка окажется открыта. В медицинской физике есть такое понятие – «энтропия», а проще говоря, мера беспорядка: с одной стороны, у тела есть энергия (приравнивающаяся к упорядоченному состоянию), а с другой – это самое состояние хаотичности, которое быстро возрастает, когда человек заболевает, зашкаливает – когда лежит при смерти, достигает апогея в момент смерти, а затем сходит на нет. У них в отделении это понятие использовали, когда обсуждали рост опухолей, но оно применимо и к колоде карт, и к холодильнику, и к Гольфстриму, и к ситуации, если солнце погаснет, – и ко всему, вплоть до людей, день-деньской перемещающих тяжести с одной палки на другую или поднимающих их с пола к потолку, питающихся по определенной энергетической системе и хлещущих напитки под названием «энергетики».

У таких людей, как Бьёртн, которые посвятили все свою жизнь тому, чтобы снизить энтропию до минимума, а упорядоченность возвести в максимум, было хорошо натасканное чутье на упорядоченность и неупорядоченность у других, они отлично вычисляли их слабости (места, где эта самая энтропия больше всего) – и наносили удар именно туда. Он великолепно читал невербальные указания в манере людей держать себя: как они ставят голову при ходьбе, двигаются ли их руки в такт ногам, трудно ли им смотреть собеседнику в глаза, часто или редко они моргают, не шевелят ли постоянно руками или ногами; а может, меняя позу, двигаются робко, застенчиво, словно не хотят, чтобы их заметили, – точь-в-точь малявки, которые испугались и пищат: «Мама, роди меня обратно!» Жертвы!

Вот откуда взялись угроза и тяжесть во взгляде этого человека, которые, казалось, обезоруживали всех вокруг, заставляли их следить за каждым своим движением и мыслью. Как ему удавалось каждую минуту в день дрессировать себя с помощью этих гирь, маний, систем, а потом давать своему напряжению мощную разрядку в те несколько минут в день или в неделю, которые, как представляла себе Ката, были самым главным в деятельности таких людей, как он: в нужный миг порвать мир в клочья путем насилия, – а в промежутках ничего не делать, выжидать и обрастать мясом…