Читая книгу, я не ощущала, что у нее есть какое-то политическое измерение, точнее, если и дальше развивать военную тему: сами контуры войны – политические, а сражения – нет. Пехотницам на поле боя не до политики, а то они проиграют битву. Когда их жизни грозит опасность, они встают все как один и сообща атакуют врага. Так что когда речь заходит о сексуальном насилии, мы, женщины, должны поменьше думать о политических материях и побольше – о том, как идти в бой.
Одна из каждых четырех. Может, остальным трем из этих четырех пора бы прийти к ней на помощь?
Допустим, некоему А вменяется насильственное удерживание, многократные изнасилования и избиения в отношении женщины Б. Судя по судебным протоколам, вывешенным в Интернете, вероятнее всего, А упекут в тюрьму, скажем, на пять лет, но по факту он отсидит только два или два с половиной. А что до Б, измученной ПТСР, психотропными лекарствами, приобретенной после них сильной склонностью к наркозависимости (чтобы ничего не чувствовать), то неясно, выздоровеет ли она вообще полностью (а многие ведь кончают самоубийством). Но, допустим, Б борется с последствиями насилия лет десять, пока наконец не оправится настолько, что перестанет бояться ходить по улицам и научится снова доверять людям (если вообще сможет).
И вот у меня возникли вопросы:
1. Если тюремное заключение считается исправительной мерой, то не логично ли, что насильнику требуется для исправления, по крайней мере, такое же долгое время, как его жертве – для исцеления?
2. Не будет ли исцеление жертвы быстрее и качественнее, если она точно будет знать, что не встретит своего мучителя на улице, в толпе, в ресторане или кино?
3. Право жертвы на исцеление должно цениться больше, чем право насильника на исправление.
Последнее – не вопрос (потому что ответ очевиден). И хотя непросто точно определить время, которое требуется женщине, чтобы полностью оправиться после изнасилования, ясно, по крайней мере, то, что судебная система переоценивает наши силы.
Почему в таких делах понятие «права человека» в основном распространяется на преступников?
И почему тюремный срок в пять лет обычно сокращают наполовину или на треть? Исправление насильников в тюрьмах происходит не само собой. (Да и как вообще понять, что насильник исправился, если за все это время в тюрьме он и женщин-то не видел?)
Почему основанием для сокращения срока не является (как, например, в США) обязательное посещение курсов, которые были бы призваны изменить нездоровый взгляд на женщин и/или насилие? В Исландии ведь они есть. Но так как лишь немногие насильники понимают или осознают свою вину, ходят на них лишь единицы. Ведь в маскулинной тюремной культуре ходить на какие-то бабьи курсы считается позорным.
Немного статистики от ФСБ США. За 2001–2012 гг. 3073 человека погибли в терактах, большинство из них – в Башнях-близнецах. 4486 солдат погибло в Ираке, и 2002 солдата – в Афганистане.
За этот же самый период (2001–2012 гг.) 11766 женщин были убиты своими мужьями или любовниками. И это больше, чем сумма всех вышеприведенных чисел. Это больше, чем число погибших во всех войнах, которые в этот период вели США!
Это война против женщин?
Поехала вместе с Кольбрун покупать мне новенькую машину – «Киа Рио». У нее есть GPS-навигатор; снаружи она красная, а внутри «зеленая»; бензина «кушает» мало. Потом мы заехали в «Кринглу», и там я купила себе «Айпод», чтобы слушать музыку на фитнесе, и заплатила за обед в ресторане за нас обеих. В конце концов, надо же мне как-то тратить эти деньги. При разделе нашего с Тоумасом имущества мне прямиком на банковский счет отправилась половина стоимости нашего дома. Половина сбережений, и в придачу еще кое-что. Судя по всему, в последние десять лет мы ничего и не тратили.
С утра – еще одна жертва изнасилования. Девчонка лет двадцати, пришла вместе с сестрой. Видимых увечий нет. Она смеялась и держалась так, словно все это пустяки, но, по словам сестры, до этого она несколько дней плакала. Насильник имеет отношение к их семье; речь шла о семейной встрече в сельской местности, опьянении, гостиничном номере. Полиция составила протокол. Я спросила, не подавала ли заявление девушка, обращавшаяся к нам на прошлой неделе, но они не знали. А я все хочу знать.
В отделении «Скорой помощи» на девушек не давят, чтобы они подали заявление. При оказании им помощи во главе угла стоят профессионализм и нейтральность, – но так, чтобы им не приходилось опасаться холодности со стороны сотрудников. А чтобы основания для заявления в полицию были вескими, необходим профессионализм в сборе доказательств. В этом плане статистика не так уж плачевна: из тех, кто подвергается судебно-медицинскому осмотру в отделении «Скорой помощи жертвам изнасилования» у нас, в Центральной больнице, заявления подают от трети до половины пациенток.
Но потом статистика ухудшается.