Кастро Алвес

«Мы славословим двух влюбленных!» —

Так хоры птиц про них звенят.

Стр. 86. — Говоря о стихах, которые Варела Фагундес написал в этой поездке,

Эдгар Кавальсйро замечает: «Он восхищается всеми ее красотами (Баии), но против

того, что «следы ног рабов» марают «столь благородную землю». На него произвел

большое впечатление невольничий рынок, который отнюдь не является свидетельством

спокойной и счастливой жизни народа».

Стр. 87. — Помимо Стихов Варелы, поэма, которая называется «Перелетные

птицы», имеет и другой эпиграф — из Томаса Рибейро: «Птицы, это весна! К розе! К

розе!»

Говорят, что Эса де Кейрос1, прочтя в эгой поэме две следующие строки:

Гам в селве солнце на закате Разводит вечера костры, —

пришел в восторг и заявил: «Здесь, в этих двух строках, — вся поэзия тропиков». А

другой португальский писатель, Антонио Нобре, назвал Кастро Алвеса первым

бразильским поэтом.

Стр. 90. — Поэт Эдисон Карнейро задает вопрос: «Не был ли Кастро Алвес знаком

с Карлом Марксом?» Этот же вопрос возник и у Силвио Ромеро, который

квалифицировал поэзию Кастро Алвеса как социалистическую.

Стр. 91.—Эваристо де Мораис пишет об эпохе, когда поэт начал свою

аболиционистскую кампанию: «Это было в 1865 или, по другой версии, в 1863 году,

когда работорговля еше фактически не закончилась; когда в Валонго еще происходили

публичные аукционы, на которых товаром для продажи были человеческие существа

всех возрастов, выставляемые в полуобнаженном виде для осмотра покупателями;

когда закон — обратите на это внимание! — закон разрешал разъединение ребенка и

матери-невольницы, чтобы эта последняя, будучи продана или сдана в аренду, могла

дать чужому ребенку то, чего не хватало ее собственному, — молоко ее груди; когда

правосудие — заметьте снова! — санкционировало наем молодых невольниц для явной

проституции, причем суды объявили, что это логическое следствие права

собственности на этих рабынь; когда коллективное сознание не восставало против

юридического положения невольников, которые считались просто животными и

заносились в ту же инвентарную опись, что и быки, лошади и свиньи; когда

репрессивный закон установил для рабов наказание розгами без ограничения; когда

практиковалось клеймение каленым железом «человеческого скота», которым были

населены фа

131

132

зенды и энженьо; когда политический престиж и социальное влияние почти всегда

зависели от масштабов пашни и сензалы, соответствуя большему или меньшему числу

невольников, которыми владеет хозяин; когда, наконец, все обладатели светской и

духовной власти — от императора до судей и полицейских, от епископов и

религиозных конгрегации до приходских священников в деревнях — были

рабовладельцами».

Стр. 96. — Пиньейро Виегас пишет: «Я думаю, что счастлив только тот, кто может

сказать: «Я родился свободным и умру свободным!» Трусы всегда рабы. Мятежник,

сам по себе, исключительно свободен».

Стр. 97. — Бесконечная дистанция отделяет Кастро Алвеса от посредственных

стихоплетов «искусства для искусства» и «внутренней действительности» нашего

времени. Наша благоразумная критика широко использует такой аргумент: обществен-

ная деятельность художника уродует его, истощает источники «чистой лирики», той

абстрактной лирики, которая является опорой плохих поэтов. Выдвигается и другой

аргумент, весьма излюбленный некоторыми поэтами- что поэзия—это только «во-

ображение». Творчество Кастро Алвеса самым уничтожающим образом опровергает

эту концепцию. Никто из тех, кто утверждает эти глупости, никогда не был и не будет

способен написать страницы нежной лирики, которыми певец «Рабов» обогатил бра-

зильскую литературу. Эти страницы и сегодня нельзя читать без волнения. Нельзя

поэтому говорить, что общественная деятельность поэта повредила его поэзии.

Наоборот. Его большая, глубокая и непревзойденная лиричность исходит из его

гуманизма, из его близкой и тесной связи с жизнью людей и идеями эпохи: мышление

не только не сделало поэта бесплодным, наоборот, оно оплодотворило его и расширило

резонанс его поэзии, — его мировоззрение и поныне волнует нас. Если бы Кастро

Алвес уединился в своей башне из слоновой кости, его наследием, возможно, были бы

красивые стихи, но не большая поэзия. «Поэту нужно быть человеком действия». —

считал ОН.

Деянье с мыслью — две сестры родные, Их связь навек закреплена. И если мысль

— простор морской стихии, Деянье — в море том волна.

Стр. 108 — Педро Калмон пишет о смерти отца Кастро Алвеса: «Он стал жертвой

бери-бери (авитаминоз, болезнь обмена веществ; проявляется множественным

воспалением нервов. — Прим. перев.) — болезни, которая появилась недавно. Доктор

Алвес как бы интуитивно предчувствовал, что она его убьет, и привлек к этой болезни

внимание коллег, поставив вопрос об ее изучении на факультете».

О трех еврейках, дочерях Исаака Амазалака, Афранио Пейшото пишет: «Их было

три сестры (Сими, Эстер и Мари), и они отличались такой красотой, что хотя и были

некрещеными, однако сравнение с тремя грациями напрашива

132

лось у каждого, кто с восхищением любовался ими». Это была наследственная